Евсей Баренбойм - Доктора флота

— Не верю.

— Верь, — сказала она и крепко поцеловала его. — Пойдем к папе.

Якимов работал за обеденным столом, заваленным книгами, справочниками, таблицами.

— Что-то у вас больно торжественные физиономии, — сказал он, поднимая на вошедших глаза. — Какую новость вы собрались сообщить?

— Сергей Сергеевич, я прошу руки вашей дочери, — выпалил Алексей.

— Охмурила все-таки сокола, — засмеялся Якимов, отодвигая бумаги на столе и поднимаясь навстречу. — Ай да дочка, молодец! Что они в тебе все находят, объясни мне? — шутливо спросил он.

— Ты всегда недооценивал меня, папа, — сказала Лина.

— Признаюсь, заблуждался. — И, шагнув вперед, обнимая и целуя дочь, пожимая руку Алексею, вдруг закричал весело и озорно: — Генка! Тащи икону быстрей!

Сергей Сергеевич достал из буфета и открыл бутылку «Кагора». Неделю назад, словно предчувствуя скорое торжество, он купил ее на базаре за двести семьдесят пять рублей. Сын уже несколько раз покушался на нее, но натиск был отбит.

Подняли бокалы. Якимов сказал:

— Счастья вам, ребята.

Налили еще по одной.

— Ваша дочь, Сергей Сергеевич, сделала прекрасную партию, — сказал Алексей. — Она станет женой не рядового курсанта, даже не сержанта, а младшего лейтенанта.

— Лина всегда была карьеристкой, — засмеялся Геннадий. — Учти это и будь генералом.

Поздно вечером Алексей собрался уходить в общежитие. Геннадий задержал его в прихожей.

— Оставайся, чудило, — шепнул он Алексею на ухо. — Ты почти муж. Уверен, отец не станет возражать.

— Нет, — сказал Алексей. — Неудобно. Запишемся через неделю, тогда все будет законно.

Строя планы на будущее, они с Линой сегодня решили, что начинать совместную жизнь им следует самостоятельно. Сергей Сергеевич работал по ночам, Геннадий часто возвращался далеко за полночь, затевал чай, разговоры.

Снять комнатку Алексею удалось неожиданно легко. Правда, домик был маленький, неказистый, покосившийся на один бок, и расположен довольно далеко от Академии. Зато комнатка оказалась славной — с широкой кроватью, на которой лежали пуховая перина и ворох подушек, столом и парой старых стульев с высокими спинками. На окне накрахмаленные белые марлевые занавески, на подоконнике горшки с геранью, фикусом, столетником.

Расписаться решили в ближайшую субботу — тихо, не устраивая свадьбы и не приглашая гостей. Так хотела Лина. Она была против присутствия в загсе даже отца и брата.

— Разве плохо, если мы будем вдвоем? — спросила она у Алексея. — А отцу с Геннадием сообщим, когда вернемся.

— Ладно, — сказал он. — Пусть будет по-твоему.

Накануне Алексей сбегал в загс, чтобы узнать часы его работы и какие требуются документы. В большой облезлой комнате, с рядом разнокалиберных стульев у стен, сидела пожилая дама в роговых очках и нещадно курила самосад. Даже курильщик Алексей, войдя в комнату, закашлялся. Ручку с пером дама держала за правым ухом. Алексей решил, что она из эвакуированных и скорее всего ленинградка. Так и оказалось. До войны женщина работала театральным кассиром на Литейном проспекте.

— Приходите, юноша, — сказала она, узнав, какое дело привело Алексея в загс. — Сейчас так мало браков. Распишу вас за пять минут.

Слух Алексея резануло, что такой важный, может быть, самый главный шаг в жизни на казенном языке называется пустяковым и незначительным словом «распишу» и совершается «за пять минут». Но, выйдя на улицу, сразу забыл об этом.

Было решено, что в три часа дня Лина зайдет за Алексеем (поступить именно так, а не иначе, тоже захотела она), осмотрит комнату, в которой им предстоит жить, и пойдут в загс.

Всю субботнюю ночь Алексей не сомкнул глаз. Он ворочался с боку на бок на бабкиной пуховой перине, вставал, курил, выходил на улицу. Он думал о Лине. «Не может она любить Пашку. Она сама сказала об этом. Но любит ли она меня? Если и не любит сейчас, я сделаю все, чтобы полюбила. И довольно мучить себя сомнениями». Без нее он не представлял теперь своей жизни.

Утром Алексей встал, выпил стакан вчерашнего холодного чая. Есть не хотелось. Полученный накануне в столовой субботний завтрак — триста граммов белого хлеба, пятьдесят граммов масла и конфета вместо сахара — лежал на тарелке нетронутым.

Алексей тщательно побрился, выгладил обмундирование, начистил пуговицы. К девяти утра он уже был в клинике возле своих больных.

Их всего четверо, но работы с ними хватало на весь день. Справа у окна лежит Лука Аггеич Самсонов, шустрый худой старичок с широкой лопатообразной бородой, страстный поклонник «зеленого змия». У него алкогольный цирроз печени. Лицо Луки Аггеича грязно-желтого цвета, пальцы на руках напоминают барабанные палочки, а в правом подреберье выступает на пять сантиметров плотный, безболезненный край печени. Даже в клинике Лука Аггеич умудряется выпить. На следующее утро Алексей узнавал об этом по частому пульсу, по красным глазам.

— Старуха принесла, язви ее в душу, — оправдывался старик. — Опять же праздник нынче — спас. Отметить нужно православному человеку.

— Помрете вы, Лука Аггеич, в муках, — пугал старика Алексей. — Года не пройдет, как преставитесь. А вам ведь шестидесяти нет.

— Нету, милай, — охотно соглашался тот и вытирал ладонью выступившие на глаза слезы. — Только не от того болею я. От тоски мучаюсь. Двух сынов на фронте схоронил.

Рядом лежит Егорка, тракторист из-под Котельнича. Егорке в клинике исполнилось только семнадцать, а смотреть на него без сострадания нельзя. Нос, губы, ушные раковины, нижняя челюсть резко увеличены, утолщены. Язык с трудом ворочается во рту. Голос грубый. Руки, ноги большие, широкие. Егорка очень страдает от своей болезни. Узкие светло-карие глаза его смотрят на Алексея с надеждой, словно молят: «Помогите, доктор. Плохо мне». У матери его пятеро детей. Егорка самый старший. От его постели Алексей всегда отходит расстроенным. Дважды Егорку осматривал профессор, но только медицина, к сожалению, хоть и наука древняя, очень многого еще не знает.

— Опухоль гипофиза, — разводил руками профессор. — Рентгенотерапия эффекта не дала. Нейрохирурги брать к себе отказываются. Что поделаешь, коллега…

Алексей решил, не откладывая, в ближайший понедельник разыскать профессора Савкина и рассказать ему о Егорке. Скорее всего Всеволод Семенович даже не знает о парне. А отказались от Егорки его помощники. Если можно хоть что-нибудь сделать, Савкин сделает обязательно.

Ручные часы и ходики на стене показывали три часа, но Лины не было. Алексей лежал на кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. По потолку ползали солнечные блики. Они светились своей особой теплой белизной. Спускаясь по стенам, играли на стеклянной банке, в которой стояли принесенные хозяйкой цветы, в висевшем против окна потускневшем от времени зеркале.