Иван Василенко - Солнечные часы

Он схватил притихшего мальчика на руки и сам отвез его на машине в госпиталь.

Через две недели мальчик опять был в своей части, и только сухой блеск в глазах говорил о недавней смертельной опасности и пережитой боли.

Капитан сказал:

— Завтра ты отправишься с важным поручением.

— Есть! — ответил Гришутка, вытягиваясь по-военному.

Ночью капитан писал что-то, а утром вручил Гришутке пакет:

— Спрячь это хорошенько. Сейчас тебя отвезут на станцию. Ты поедешь по железной дороге, разыщешь, кому посылается этот пакет, и вручишь.

— Есть! — повторил Гришутка.

— Там ты получишь новый приказ и выполнишь его с точностью, как подобает военному человеку.

— Есть! — опять сказал Гришутка.

Капитан прошелся по комнате, потом резко повернулся на каблуках и раздельно, точно отдавая команду, прокричал:

— Командировка длительная! Встретимся не скоро! Но встретимся. И будем опять вместе.

— Есть! — в последний раз сказал Гришутка, не решаясь поднять руку к лицу, по которому текли слезы.

В приказе командира он смутно чувствовал что-то такое, что навсегда разлучит его с батальоном и, может быть, с самим командиром.

Ехал Гришутка долго. Из окна вагона он видел и беспредельные степи, покрытые золотой пшеницей, и темные леса, и тихие полноводные реки, и голубые просторы моря, и высокие, сверкающие снеговыми вершинами горы. А до того Гришутка и не знал, какая она большая и красивая — эта самая Родина, ради которой бойцы батальона бросались на железо и бетон немецких укреплений.

Только на тринадцатый день приехал Гришутка к городу, который значился в его командировочном листке. Вышел на площадь, осмотрелся. Ну и город! Туда и сюда бегают по рельсам маленькие вагоны, но без паровоза, набитые людьми. Бесшумно катятся большущие голубые автомобили, зачем-то привязанные вверху к проводам. На маленьком, как теленок, ослике едет верхом взрослый человек и неистово кричит что-то.

Гришутка шел по гладкой, как пол, улице; по одну сторону ее тянулись великолепные дома, по другую — высились серые дикие скалы.

Найдя дом, указанный на пакете, Гришутка поднялся по лестнице и постучал в дверь. Вышла женщина, как будто еще не старая, но уже совсем седая.

— Кетаван здесь живет? — спросил Гришутка.

— Здесь, — ответила женщина, с недоумением рассматривая маленького запыленного красноармейца со скаткой шинели через плечо и вещевым мешком за спиной.

— Пакет ему от капитана Татишвили.

Женщина взмахнула руками, будто хотела схватиться за голову, ахнула и, выхватив из рук Гришутки пакет, убежала.

Гришутка стоял у раскрытой двери и с досадой думал:

«Они все такие, женщины: не понимают дисциплины. Ведь ясно было сказано: отдать самому Кетавану. Нет, схватила и убежала».

Он перешагнул порог и остановился на чистом, блестящем паркете: в пыльных сапогах идти дальше было неловко.

В соседней комнате кто-то вскрикнул — не то в испуге, не то удивленно. Распахнулась портьера, и на пороге показалась высокая стройная женщина с белым, как из мрамора, лицом.

— Гришутка! — вскрикнула она, как давно знакомому. — Так вот ты какой! О, мне Лео всегда писал о тебе!

— А где же Кетаван? — с тревогой за пакет спросил Гришутка.

— Кетаван? — Женщина засмеялась. — Я и есть Кетаван.

Гришутка думал, что Кетаван — мужчина, и с недоверием взглянул на хозяйку.

— Вот, — сказала она, подавая записку, — это было в пакете. Для тебя.

«Приказ», — догадался Гришутка.

Он развернул записку и медленно прочел:

«Гришутка, приказываю тебе оставаться в доме моей невесты Кетаван, почитать ее, как мать, и ждать моего возвращения. С осени ты поступишь в школу и будешь учиться отлично, как подобает военному человеку. Когда война кончится и я вернусь, то лично проверю, как усвоил ты таблицу умножения и все другие науки.

Твой отец и командир

Лео Татишвили».

Гришутка вспомнил просторы исхоженных полей, дружную жизнь с красноармейцами в батальоне, громкие и уже не пугавшие раскаты орудий — и ему показалось, что стены комнаты сдвинулись и тесно обступили его со всех сторон.

Угадывая чувства мальчика, Кетаван заговорила:

— Ты не бойся. Мы будем ходить в горы, даже охотиться. Ведь ты останешься, правда?

И, видя растерянность на лице мальчика, добавила как последний довод:

— К тому же — приказ командира. А ты человек военный… Ну, раздевайся.

Гришутка поднял голову. С белого лица на него смотрели большие ласковые глаза. Хорошие глаза.

И то, что он увидел в их глубине, со сладкой болью воскресило в нем самое лучшее, что знал он в жизни: ласку матери.

— Ведь ты не уйдешь, нет? — настойчиво повторяла Кетаван.

— Нет, — тихо сказал Гришутка, подавляя вздох.

И не спеша стал снимать с плеч вещевой мешок.

Однажды после сильного дождя близ дома, где жил Асхат с матерью, остановился грузовик. Мотор ревел и стучал, как исступленный, колеса бешено вертелись, струей выбрасывая жидкую грязь, но груженная чем-то тяжелым машина только мелко дрожала, не будучи в состоянии выбраться из глубокой рытвины.

Через стекло кабины, по которому стекала вода, Асхат видел широкое лицо, короткий нос и белые большие зубы. Шофер что-то кричал — вероятно, ругался, но за шумом мотора голоса его слышно не было.

Наконец мотор умолк. Распахнув дверцу, шофер сердито закричал:

— Ну, чего стоишь? Тащи доску! Живо!

Мальчик бросился к плетню, где лежал заготовленный для стройки лес. В порыве усердия он приподнял сразу две доски. Тащить их было тяжело, и на третьем шагу, поскользнувшись, Асхат шлепнулся в грязь. Доски, падая, больно ударили Асхата по ноге, но, вскочив, он опять схватился за свою ношу.

— Одну, одну! — закричал шофер.

Когда Асхат подбежал к машине, лицо шофера уже не было сердито. Он улыбался и, улыбаясь, говорил:

— Муравей! Честное слово, муравей! Сам маленький, а смотри какую махину тащит!

Взяв из рук мальчика доску, он сунул ее под скат и опять полез в кабину. Машина заурчала, застучала и медленно поползла из ямы. Шофер заглушил мотор, посмотрел на потемневшее небо:

— Ну, как тут ехать! На каждом шагу ямы.

— Дядя, — сказал Асхат, — вон туда! Видите? Все наши, как дорогу размоет, едут туда. Я покажу, хотите?

Шофер недоверчиво посмотрел в сторону, куда показывал мальчик, потом опять взглянул на дорогу, подумал и решительно сказал:

— Садись!

В одну секунду Асхат оказался на кожаной подушке рядом с шофером. В нос ударил запах бензина. От мотора шло тепло. Машина заурчала и, переваливаясь с боку на бок, как корабль в море, поплыла по ухабистой, размытой дороге.

Выбрались на край села и по полю, с которого недавно сняли кукурузу, поехали к смутно видневшемуся вдали пригорку.