Иван Василенко - Солнечные часы

Пригорок приближался с каждой минутой, но еще быстрее сгущались сумерки, и, когда выехали на дорогу, тьма плотна облегла землю.

— А теперь что делать? — как бы самого себя спросил шофер, снова остановив машину. — Тут же опять ямы.

— А по бокам овраги, — в тон ему добавил Асхат.

— Точно. Так спикируешь, что и костей не соберешь.

Теперь, когда мотор утих, орудийная пальба слышалась совсем близко. К глухим ударам, от которых вздрагивала земля, то и дело примешивались другие звуки: то дробные и частые, как бы догонявшие друг друга, то хриплые и протяжные. На небе вспыхивал багровый свет и, испуганно задрожав, погасал.

Склонив голову к рулю, шофер молчал.

— Дядя, — почему-то шепотом спросил Асхат, — далеко до фронта?

— В том-то и дело, что близко. Кабы далеко, я б фары зажег. А тут с фарами ехать нельзя. Он, фашист, за каждым огоньком следит.

— А вы до утра, дядя, подождите, — посоветовал Асхат. — И я с вами посижу.

Шофер усмехнулся:

— В такой компании чего б не посидеть! Да только снаряды в другом месте ждут.

— А тут снаряды? — даже привскочил на сиденье Асхат.

— А ты думал, горшки с кислым молоком? — Шофер вздохнул: — Ну, слезай, шагай домой. А я поплыву. Ничего не поделаешь, придется понырять в потемках.

Асхат молча взялся за ручку дверцы и сошел на подножку. Но на землю не спрыгнул. Переминаясь с ноги на ногу, он о чем-то думал.

— А там, за поворотом, — сказал он наконец, — круча. Спикируешь — и костей не соберешь. Точно.

— Да ты что меня пугаешь? — рассердился шофер. — Качай домой, говорят тебе! Ну!..

Тогда с неожиданной твердостью Асхат сказал:

— Вы меня, дядя, не прогоняйте, а дайте лучше полотенце. Я с полотенцем и пойду до фронта.

— Что-о? — протянул шофер. — Какое такое полотенце?

— Ну, белое… У вас же есть полотенце?

— Да зачем оно тебе? — все более удивляясь, спросил шофер.

Если бы мальчик попросил у него пулемет, противотанковое ружье или даже пушку, он так бы не изумился, как этой просьбе о полотенце.

— Ты что, собираешься полотенцем фашистов бить, что ли?

— Вот же какой вы непонятливый! — в свою очередь, удивился Асхат. — Я повешу полотенце на спину и пойду вперед. А вы будете за мной ехать. Вы ж увидите полотенце в темноте?

— Ну? — силясь уяснить мысль мальчика, спросил шофер. И вдруг радостно закричал: — Муравей! Родной мой! Понял! Понял, черт меня дери!

Он схватил мальчика за руку, стремительно притянул его к себе и, не находя в темноте губ, поцеловал его прямо в нос.

Два дня спустя Асхат сидел в своем доме за столом и писал письмо:

«Папа, я привел на фронт целый грузовик снарядов. А снарядов там оставалось мало, и наши стреляли редко. А как привел я снаряды, опять стали стрелять часто. И немцы тоже стреляли. Но я не боялся. И командир сказал: «Ты храбрый мальчик». Тогда я сказал: «А мой папа под Ленинградом. Он тоже из пушек бьет немцев». Тогда командир приказал получше нацелить пушку. А когда пушку нацелили, командир сказал: «Ну, дергай». И я так дернул за шнурок, что все кругом задрожало. Командир послушал, что ему сказали в телефонную трубку, засмеялся и сказал: «Легкая же у тебя, Асхат, рука: прямо в блиндаж угодил. Молодец! А отцу напиши, что фашист, убитый на Кавказе, на Ленинград уже никогда не пойдет». И еще он сказал, что за снаряды мне дадут медаль. А чтоб никто не думал, что я только хвастаюсь, будто медаль моя, мне дадут маленькую красную книжечку и в ней напишут, что медаль и в самом деле моя».

Гераська не поладил с Анной Ивановной с первой встречи. До летних каникул Гераська учился у Людмилы Семеновны и очень с ней дружил. Людмила Семеновна была учительница молодая, с добрыми карими глазами и певучим голосом. Когда она входила в класс, у Гераськи на душе делалось тепло и уютно. Людмила Семеновна знала, что у лопоухого мальчика с длинными ресницами и плутоватыми глазами не было ни отца, ни матери, и очень его жалела.

Жил Гераська у тети Луши. Она работала на молочной ферме, из дому уходила до рассвета, возвращалась поздно.

Гераська целыми днями сидел один. Если ему делалось скучно, он забирал книги и отправлялся к Людмиле Семеновне на дом. Учительница проверяла тетради, а Гераська сидел против нее и, высунув от старания кончик языка, решал задачи. Иногда Людмила Семеновна подходила к Гераське, клала ему на голову руку и через плечо смотрела в тетрадку. Рука у нее была теплая, мягкая, и Гераське хотелось прижаться к ней щекою.

Когда кончились в школе занятия, Людмила Семеновна уехала в какую-то Лешу, где стояла воинская часть ее мужа.

К концу лета Гераська так соскучился по учительнице, что даже написал ей письмо. Впрочем, письмо осталось неотосланным: адреса он не знал, а спросить в школе не догадался.

Утром первого сентября Гераська вычистил ботинки, надел новую рубашку и пошел в школу. Он думал, что Людмила Семеновна уже приехала и сидит теперь в учительской, звонка ждет.

Перед дверью с надписью «3-й класс «А» толпились ребята, с которыми Гераська учился до каникул во втором классе. Подошла пожилая женщина, полная, с круглым розовым лицом, и сказала, чтобы ребята стали гуськом. Когда по всей школе весело зазвенел звонок, ребята начали по одному входить в класс, а войдя, бегом бросились занимать места, какие кому больше нравились. Вслед за всеми вошла и пожилая женщина. Она остановилась у стола и сказала:

— Я ваша учительница. Зовут меня Анна Ивановна.

Гераська подумал, что она ошиблась классом, и сказал:

— Нет, наша учительница Людмила Семеновна.

Анна Ивановна посмотрела на Гераську и объяснила:

— Людмила Семеновна больше работать в школе не будет. Она теперь медицинская сестра и работает в полевом госпитале, на фронте.

Это было так неожиданно, что Гераська даже не поверил сразу. Но Анна Ивановна не уходила, а продолжала стоять и рассказывать так, будто она и на самом деле их учительница.

Когда сомнений больше не оставалось, Гераська решил, что новую учительницу он не любит. Насупившись, он спросил:

— А вы почему на фронт не уехали?

Прерванная в середине речи, Анна Ивановна строго взглянула на него, собираясь, видимо, сделать замечание, но раздумала и улыбнулась:

— Надо ж кому-нибудь и учить, не только лечить.

Она помолчала, обвела класс взглядом и тихо добавила:

— Будет надо, поеду и я.

С этого времени Гераську трудно было узнать: уроков он не учил, в классе баловался, учительнице отвечал дерзко. Он постоянно сравнивал ее с Людмилой Семеновной — и ему казалось, что Анна Ивановна ребят не любит, а на фронт идти боится. Дошло дело до того, что Анна Ивановна стала жаловаться на Гераську директору. И Гераську перевели из третьего класса «А» в третий класс «Б».