Григорий Мещеряков - Отыщите меня

— Помогите-е-е!..

Если он успел спрятаться в тамбуре между вагонами, тогда почему он так долго не появляется? Вагоны дергаются и мотаются. Встать и пойти по крыше опасно. Поезд остановить невозможно, как ни стучи кулачками по жестяной крыше. Никто и ничто не услышит, мир сейчас глух.

— То-олик!

Зинка увидела на матовой крыше глянцевые полосы и брызги почти черной крови.

— Остановите-е!

Зинке казалось, что она сходит с ума… Он стоял спиной, его, наверное, ударило в затылок.

— Толи-ик! То-олик!..

Лучше бы никогда не встречать его, не уезжать от мамы, не попадать в эту противную лесную школу. Будьте прокляты, черные патефонные пластинки со всей придуманной кем-то музыкой, с острыми угловатыми осколками и надоевшими вальсами. Не надо ничего — ни поездов, ни станций, ни домов. Не надо Огаповки и Магниегорска. Не видеть бы никогда никого!

В беспамятстве Зинка не могла пошевелиться. Все тело до кровиночки и кончиков пальцев пронизывала острая боль, как будто она сама получила сильный удар и сейчас наступает ее предсмертная судорога. Если наглухо зажать уши ладонями и сдавить что есть силы голову, можно ли вытеснить все больные мысли? Скорее бы прошла эта боль, осталась где-то там позади и не мучила бы. Что скажет мама при встрече?

Зинка с напряжением всматривалась вдаль, но от боли мало что было видно впереди. Заводские трубы выплыли откуда-то, как в мираже…

От мачехи пришли известия. Она не забывает, изредка напишет Фаткулу коротенькое письмо, успокоит, как может. Болезнь ее не простая, еще неизвестно, чем все это кончится. Письма передают только распечатанными. Завуч все до одного прочитывает, и если что не понравится, то вычеркнет жирной линией или густо замажет чернилами. Так уж в детдоме заведено. Воспитанники помалкивают и не ропщут. Своевольничать нельзя, мало чего добьешься, а в наказание на весь день в спальне оставят, обувь не дадут. Босиком по снегу не очень-то побегаешь. Провинностей за Фаткулом не было, наказания тоже стороной обходили. Он здесь, как и все, жил по режиму, учился, делал уроки в учебной комнате, сдавал от строчки до строчки воспитателю. Держат тут строго, даже в уборную по расписанию отпускают, а не когда захочется. У всех на виду Фаткул зажал ширинку в кулак, отпросился с грехом пополам, побежал вниз, открыл дверь и выскочил во двор. От белого зимнего света глазам еще проморгаться надо. Тонкий пиджачишко не греет и еще больше холодит, под него крадется морозец, и спина мерзнет. Фаткул обматывает шею змеевидным шелковым кашне в надежде, что спасется от простуды, а все равно простывает и кашляет целыми днями. Зеленое кашне осталось со дня приезда. Мачеха наказывала беречь и чтобы никто не отобрал. Большие резиновые галоши болтаются и шлепают. Перевязывать бечевкой на этот раз не стал, бежать недалеко.

— Фаткул, — окликает кто-то сзади, — ты куда?

— В сортир…

Спрашивает неспроста, покурить, видно, хочет. Все знают, что Фаткул не курит, но спички с собой носит. Одну коробку по своей таксе обменивал на три дневные пайки хлебушка. Хлебушек носил Вовчику, чтоб тот не голодал.

— Дашь взаймы одну головку?

— Причислю, потом отдашь, — говорит Фаткул и передает спички.

— Рассчитаюсь…

Спичками снабжал Фаткула старик слесарь, прозванный по своей фамилии Демкой. Он был сухонький, жилистый и крепкий, хотя и родился еще в прошлом веке. Работал неторопливо и исправно, делал все, что требовалось по детдомовскому хозяйству. Часто в помощники брал ребят, а в последний месяц больше Фаткула звал.

— У тебя сноровка есть и голова варит, — говорил Демка. На этом кончалась всякая его похвала. Фаткул безотказно помогал Демке. Но тот был жутко скупой старик, никогда не платил деньгами и не угощал едой, а давал коробок спичек за работу и усердие, хотя ни разу не поймал Фаткула на куреве.

— Курить не будешь, менять станешь, — говорил Демка, — они тебе доход немалый дадут, потому как нынче в цене.

Фаткул и без него это знал. Курильщиков в детдоме хватало, а на зажигалки бензина не было.

Демка еще на серном заводе прирабатывал, оттуда, видно, и таскал спички. Фаткул коробок носил в потайном кармашке. Хоть и малый, но имел калым для Вовчика, завертывал в тетрадный лист хлебную пайку, намазанную тонким слоем свекольного повидла.

Здесь за всем и всеми зорко следили. Даже нумеровали и пересчитывали тетрадные страницы, чтоб тайные письма не писали. Но мало кто знал про общую тетрадь в заначке у Фаткула. Эту тетрадь он привез еще из дому и прятал за поясом на животе. Тайные письма Фаткул мачехе не писал, одни только открытые. Зато в укромном уголке выдирал по листочку, чтоб завернуть пайку для Вовчика.

Сзади слышны шаги того обормота, которому покурить невтерпеж. Привязался некстати, не навлек бы чей злой глаз.

Три белых двухэтажных здания стоят буквой «П» и смотрят окнами друг на друга. Во дворе все на виду, как на ладони. Железные ворота главного входа раскинулись от одного торца здания до другого и чаще всего были на запоре. Узкая калитка тоже всегда закрыта на замок. Через решетку виден город Богуруслан с его длинными улицами и постаревшими от времени домами. Позади корпусов бегут параллельно две тропинки, ведут к высохшему деревянному глухому забору. Там, в самом углу, стоит дощатая, с двумя отделениями, выбеленная известкой уборная. Надо подождать Вовчика, Фаткул специально отпросился, второй раз не выпустят. В младших группах уже закончился послеобеденный сон, Вовчик сейчас тоже должен прибежать.

Он в дошкольном отряде, туда другой вход. Двери в их корпус закрываются на внутренний замок. Ключами распоряжается старшая дежурная воспитательница. Из корпуса малышей не выпускают в другие помещения. Грозная табличка даже предупреждает, что «посторонним вход воспрещен». Но не может быть родной брат посторонним.

После завтрака, обеда и мертвого часа дошколятам разрешается выходить на улицу, в уборную. Вечером и на ночь им ставят горшки в группе. Фаткул видится с братом только в этой уборной. Стоит каждый день на холоде и ждет. Вглядывается в широкую щель между досками, всматривается, когда откроется дверь на улицу из дошкольной группы. Малыши обедают медленно. Старшие со своими тарелками расправляются в два счета. Сел за стол и как языком слизнул немного жиденького супа на первое и ложку тушеной капусты — на второе. К подкрашенному молоком чаю давали вместо сахара свекольное повидло.

— Фаткул, где твой хлеб? — спрашивала отрядная воспитательница.