Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

Что это? К добру или к худу?

Пленные не знали, что обер-лейтенант Зепп был срочно вызван к начальству в Тапу. Труффель, конечно, слышал, какую штуку они отмочили нынче ночью, но, поскольку Зепп уехал, не дав никаких указаний насчет экзекуции, он не стал что-либо предпринимать. Больше того, он нарочно вел себя так спокойно и педантично, чтоб наглядно продемонстрировать и своим и русским разницу между ним, истинным пруссаком, и этим католиком — истериком и пьяницей. Понятно, что Труффель не посмел бы действовать в пику своему непосредственному начальнику, если бы ему не было известно, как третируют незадачливого Зеппа офицеры-пруссаки из местного штаба.

А Зеппу и вправду не везло в жизни. Он рос в благочестивой католической семье. Мать мечтала, что ее Курт станет священником. Поначалу все шло, как надо. Курт поступил на богословский факультет, но, когда к власти пришли фашисты, ему подумалось, что он легче и быстрее добьется успеха, служа не господу богу, а фюреру. Еврейские погромы, убийства коммунистов, допросы, пытки — здесь был простор кровожадным инстинктам долговязого истерика. Но на всю его жизнь, как клеймо какое, закрепилось за ним прозвище «патер».

Ему уже далеко за тридцать, а он всего-навсего обер-лейтенант, и грудь его бедна крестами. На фронте он, конечно, быстрее бы сделал карьеру, но в первые же дни войны с французами Зепп потерял руку, и его перевели на интендантскую службу. Сноровистые, нахрапистые коллеги Зеппа набили на этой службе карманы, а этот благочестивый изувер научился одному — пить лошадиными дозами шнапс.

Когда защитники Сталинграда начали перемалывать у Волги дивизию за дивизией, гитлеровское командование, испытывая острую нужду в «пушечном мясе», под метелку подмело в тылу и на оккупированных территориях всех офицеров, годных к отправке на фронт. В числе их оказался и начальник небольшого лагеря в Раквере, на место которого прислали однорукого Зеппа. Так он впервые встретился лицом к лицу с русскими. «Дикие славяне» — наголодавшиеся, исхудалые, в изодранной арестантской робе — отнюдь не походили на перепуганных туземцев, благоговеющих перед арийскими завоевателями. Гордые. Полные чувства собственного достоинства.

Обер-лейтенант Зепп разными способами пытался сломить эту гордость: кнут и пряник, провокация и унижение, голод и изнурительная работа — все было пущено в ход. Но оказалось, что русских можно убить, но нельзя победить… Кровью изойдут, а пощады не попросят… А ночью, ночью что они выкинули!.. Какую песню они пели?.. «Вставай, страна огромная…» Или он их из пулеметов всех перестреляет, или сделает лагерь образцовым и получит повышение… Или… Или.

Однако судьба приготовила ему еще один, и пренеприятнейший, сюрприз.

Прибыв в Тапу, он явился в кабинет оберштурмбанфюрера Туффа и не успел закрыть за собой дверь, как этот краснощекий — ткнешь, кровь брызнет, — раскормленный, будто породистый жеребец, гестаповец грохнул жирным кулаком по столу:

— Вы кто? Офицер фюрера или патер?

Протезная рука, поднятая для традиционного приветствия, дернулась и повисла в воздухе.

— Разрешите спросить, герр оберштурмбанфюрер, чем я провинился перед нашим фюрером?

— Ваша вина вот в чем, лейтенант…

«А почему он называет меня лейтенантом? Видит же, что я обер-лейтенант».

— Ваша вина, лейтенант Зепп, — повторяет тот, словно бы издеваясь, — вот в чем. Зная, что вы человек безвольный, как истеричная девчонка, я назначил вас комендантом самого маленького лагеря в округе.

«А что случилось у него в лагере? Не могла ж дойти сюда история с ночным пением? А так ведь его лагерь считался самым благополучным и спокойным…»

Туфф цедит сквозь зубы, словно ребенок, читающий по слогам:

— Даю три дня сроку. Или разыщете и повесите диверсантов, или…

«Диверсанты? В его лагере? Нет, герр оберштурмбанфюрер что-то путает. У них-то ведь и дел таких не делают, чтоб пленные могли диверсии совершать, все на виду».

Туфф прошел к окну и, стоя спиной к Зеппу, насмешливо спросил:

— А вы, лейтенант, знаете, о какой диверсии идет речь?

Зепп что-то невнятно забормотал. Гестаповец круто повернулся и посмотрел на Зеппа исподлобья. От этого взгляда на сердце будто камень лег.

— Брички и повозки, отремонтированные в ваших мастерских, на фронте не могут проехать километра, ломаются, рассыпаются. Только на днях, не получив вовремя боеприпасы, два наших полка попали в окружение. Теперь вы понимаете, как велика ваша вина, лейтенант Зепп?

— Понимаю, герр оберштурмбанфюрер, — промямлил Зепп, так и обмякнув, словно его мешком из-за угла стукнули.

— За это бы полагалось содрать с вас погоны…

— Так точно, герр оберштурмбанфюрер. Полагалось бы.

— Даю три дня. Или пеняйте на себя!.. — Туфф сделал пальцем замысловатый жест.

— Разрешите идти?

— Идите.

Когда Зепп открыл двери, сзади раздалось прищелкивание и призывный свист. Он повернулся к Туффу.

— Разрешаю вам самолично застрелить преступников. Не то слишком уж нежная у вас душа, просто голубиная. Не забывайте, Зепп, вы не в церкви, не пасхальную службу совершаете. Вы комендант концлагеря, а не патер.

— Благодарю за доверие, герр оберштурмбанфюрер!

На обратном пути Зепп губы в кровь искусал. «Я еще всем, всем покажу, чего стою. Такое сделаю, что впредь будут волком звать, а про патера навеки забудут…» Разошелся, стукнул в сердцах покалеченной рукой по железяке. Передернулся и скривился.

В лагере он не стал даже ждать, пока машина остановится, распахнул дверцу, выскочил, отрывисто приказал что-то вышедшему навстречу помощнику с лицом евнуха и побежал к себе в кабинет. Оказавшись один, он взял здоровой рукой ушибленную, понянчил несколько секунд и шлепнулся в глубокое, реквизированное из музея старинное кресло. Закрыл глаза. За окном зашумели пленные, прозвучала команда на немецком языке. Зепп не пошевельнулся. Надоело все. Все осточертело. Он уже ненавидел родную мать за ее религиозность, благочестивость. На господа бога злился за то, что тот не дал ему счастья родиться в семье прусского офицера… Вдобавок еще эта рука… Сволочи они, французы… Впрочем, довольно хныкать, он должен всем доказать, всем, что он достойный офицер великого фюрера. Должен!

— Герр обер-лейтенант, пленные выстроены, — доложил помощник.

— Гут! — Он встал, налил из фляги полный стакан водки, выпил, понюхал ломтик колбасы. — Пошли!

«Как начать разговор? Расставить ловушку или…»

— Бандиты, скоты двуногие! — завопил он, как только оказался перед строем. — Блаженствуете здесь у меня, словно в райских кущах, и вот же… — Зепп наобум тыкал стеком пленных и считал: — Один, два, три… девять, десять! Три шага вперед!