Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

— Здравствуй, солнце! — крикнул он громко и сам не заметил, как из глаз его брызнули слезы.

Выяснилось, что на воле и солнце совсем другое. Именно этому, новому солнцу, его щедрости и благости обязана своей жизнью всякая земная тварь. Не будь тебя, солнце, не было бы и нас!..

Леонид подставил лицо утреннему ясному свету и сел на камень. «О соле мио…» Недаром именно итальянцы с таким упоением поют гимн солнцу. На их благостной земле оно, это солнце, растит самые сладкие и прекрасные в мире плоды — виноград, апельсин, лимон, персик, мандарин, абрикос, грушу… Но Леонид сейчас полжизни бы отдал, чтобы перенестись из этой богатой солнцем Италии в туманную равнину, в Оринск… Чтоб свидеться с Машей, с сыновьями, с дочкой…

— Леонидо, Леонидо…

Он вздрогнул.

— Это я, Орландо.

Юноша смотрел на него с нежной улыбкой, и лишь где-то в глубине его черных глаз, будто тень, притаилась печаль.

— Орландо… Орел морской! — Леонид порывисто прижал его к своей широкой груди. — Похоже, не так-то легко будет нам свыкнуться с тем, что мы на воле. — Он еще раз внимательно оглядел паренька и потряс головой, как это делал раньше Орландо: — Ты что… совсем выздоровел, что ли?

— Да, да. Выздоровел. Симуляция, для немцев. — Орландо засмеялся, но та скорбная тень не исчезла со дна его глаз.

Леонид и Сережа еще раньше подметили эту вечную грусть на лице Орландо, но полагали, что друг их угнетен своей болезнью. Он-то никому из них не рассказывал о мучительной смерти отца на острове Кефаллиния. Эта смерть надолго, а может и навсегда, отняла у него способность смеяться беспечно и самозабвенно, поселив в его сердце неутолимую скорбь и ненависть.

Орландо приволок из пещеры два огромных узла, развязал их и жестом пригласил Леонида — выбирай! В узлах оказались куртки, береты… Леонид окинул взглядом все это добро и усмехнулся. Он вспомнил, сколько хлопот всегда бывало в каптерке с его обмундированием. Ну ладно, хоть ребята оденутся. А так хотелось бы поскорее скинуть эту ненавистную тюремную робу!

Тут из пещеры вышел Петя Ишутин, хлопнул его по плечу и засмеялся:

— Чего приуныл?

Леонид молча схватил первые попазшиеся под руки штаны, тряхнул их и прикинул на свой рост.

— В детский сад собрался, что ли, в этаких штанишках? — захохотал опять Ишутин.

Орландо о чем-то вспомнил, улыбнулся и, хлопнув себя по лбу, юркнул в пещеру. Петя тоже сделал пару шагов за ним и гаркнул:

— Эй, удальцы! Хватит ухо давить, выползайте шмотки выбирать!

Народ дружно, как по команде, высыпал на волю.

— Какие такие шмотки?

— Немцы новую форму прислали, что ли?

— Мне подавайте полковничий мундир с погонами!

— Сережа, ты среди нас самый маленький, не лезь в пекло наперед батьки. Что достанется, то и сойдет.

— Ты сам не лезь! Знаю я вас, подсунете мне самую рвань.

Расхватали все в мгновение ока. Только Леонид все стоял в сторонке и вдруг с удивлением увидел, что на его долю совсем ничего не осталось: ни штанов, ни пиджака, ни берета.

Однако нашелся кто-то поблагоразумнее, закричал:

— Так не пойдет, товарищи! Надо распределить одежку по росту и рангу. Ты, Иван Семенович, будешь поопытнее и постарше других. Ну-ка, займись этим делом.

Но пока медлительный Иван Семенович уразумел, чего от него хотят, все поскидали тюремную рухлядь и вырядились в штатское. Между тем из пещеры вышел Орландо с добротным чемоданчиком в руках.

— Компаньо Леониде, это вам синьор Москателли прислал.

Полегчало на душе. Раз Москателли прислал, значит, будет ему впору. Пока он переодевался, ребята с шутками и смехом сгребли арестантское старье в большую кучу. Муртазин вспомнил, как немцы сожгли их прежнюю одежду солдатскую, как сгорели тогда письма Зайнаб, тщательно спрятанные им в стельках ботинок, и предложил:

— Давайте, братцы, спалим все это к чертовой бабушке, чтоб духу не было!

Все ответили дружным «ура!». К куче, где пестрели полосатые куртки и штаны, один вид которых пробуждал в душе боль и гнев, с разных сторон протянулись руки с зажженными спичками. Снова прогремело «ура».

— Эх, Гитлера бы вот так!

— И Муссолини тоже! — добавил Орландо.

А Петя затянул частушку:

— Ура-а!

— Ура-то, оно и вправду ура, но не дело вы, ребята, затеяли, — проворчал Иван Семенович, глядя на догорающее тряпье. Человек он был, конечно, хозяйственный, но порою слишком долго думал.

— А что, хотел домой на память робу свою прихватить? — поддразнил его Никита.

— Домой бы возить не стал, незачем, — сказал Сажин по-прежнему степенно, — но подложить под себя заместо матраса пригодилось бы. Тут для нас не расстелили пуховых перин и теплых одеял не запасли. А на дворе осень. Глядь, и зима подойдет.

— Вот это правильно сказано, — заметил Леонид, поняв, что поторопились они, поддались порыву.

— Эй, бог сироту не обидит, да и друзья-итальянцы в беде не оставят, — отмахнулся Петр, совсем не желая теперь, когда они попали на волю, ломать голову по таким мелочам. — А может, какая-нибудь душенька-красавица сжалится, на зиму под свое крылышко возьмет. Правильно я говорю, Орландо?

Тот ни слова из того, что городил Ишутин, не понял, но согласно покивал головой:

— Си, си!

— Надо сказать «да, да». Сережа, ты научи Орландо по-русски калякать. Когда соберемся домой, и его прихватим. Как, Орландо, поедешь в Россию?

— Си, си.

— Ну, ежели си, то порядок.

— Здорово бы было побриться сейчас, постричься, — размечтался Вася Скоропадов, потирая ладонью щетинистую, словно ежик, щеку. Москвич с Арбата, он даже в лагере сохранил особую любовь к опрятности.

Орландо, ничего не говоря, раскрыл чемодан, который прислал синьор Москателли, и достал из бокового кармашка настоящий бритвенный прибор в черном, с фирменным клеймом — крокодилом — футляре.

Все бросились к Васе.

— После тебя я!

— А после тебя я!

— Зеркала-то, братцы, нет. Если каждый станет бриться сам, долгая будет песня…

— Так я парикмахер! — выскочил вперед Никита. — На приисках лучшим мастером считался. Помните «Угрюм-реку»?.. «Стой, цырулна, стрыжом, брэим, первы зорт…» Побриться — сто лир, освежиться — двести пятьдесят. Налетайте, молодейте, грошей не жалейте. С тебя, что ли, начнем, Вася?

Скоропадов повернулся в сторону Леонида.

— Нет, пусть сначала командир побреется.

Леонид подошел к друзьям.

— Товарищи, теперь я никакой вам не командир. Убежали, вырвались из плена — на этом мои обязанности кончились. Надо выбирать нового командира. Вы сами знаете, до войны мне в армии служить не пришлось. Я — зоотехник. Между нами есть и сержанты и люди, проходившие действительную службу.