Анатолий Калинин - Товарищи

Все промолчали.

— Всем понятно?

И опять его слова упали в пустоту. Всем было понятно, что говорил председатель. Непонятно было только, как он мог это говорить. Пробегая глазами по залу, Тимофей Тимофеевич читал все это на лицах людей.

Рядом с Тимофеем Тимофеевичем сидел его сосед Чакан. И на его лице с круто подвернутым, как у кобчика, носом Тимофей Тимофеевич видел это же выражение.

Вперив в председателя скучающий взор, Чакан теребил русую бородку. В прищуренных глазах его, устремленных на Степана Петровича, вспыхивали огоньки. Он не выдержал:

— Как правление думает табора ремонтировать? В первой бригаде всю крышу ржавчиной побило, во второй — буря унесла.

Председатель туповато посмотрел на Чакана.

— Очень даже несвоевременный вопрос, Василий Иванович.

— Несвоевременный? — удивился Чакан и, как птица, приподнимая веки, обвел всех взглядом. — А ты в степи, Степан Петрович, давно был?

— Если ты, Василий Иванович, все это время спал, то протри глаза, — покраснев, сказал председатель.

— Колос уже перестоял, — упрямо сказал Чакан.

В глазах у председателя промелькнула растерянность. Впервые за все годы, сколько он знал людей, он ощутил, что они его не понимают.

— Весь хлеб придется сжечь.

Все собрание вздохнуло одной грудью.

— То-то, Степан Петрович, не зря ты вчера полдня в садочке с участковым Митрохиным просидел, — криво усмехнулся Чакан. — Две четверти перед вами стояли, а потом вы казачьи песни играли. Еще полдня в садочке посидишь с Митрохиным и еще что-нибудь надумаешь. — Чакан встал с места и, шагая через лавки, стал пробираться к выходу.

— Это не я. Это Иосиф Виссарионович приказал, — догнали его у дверей слова председателя.

— Я его речь тоже слыхал, — оглянулся с порога Чакан, — в ней про наш колхоз ничего не было сказано. Если бы Иосиф Виссарионович знал, какая этим летом пшеница у нас…

На этом слове Чакан оборвал и закрыл за собой дверь. Все повставали с лавок, повалили к выходу. Уже с порога Тимофей Тимофеевич оглянулся, и ему стало жаль председателя, одиноко оставшегося за накрытым красным сатином столом.

Оглянувшись, Тимофей Тимофеевич увидел за соседским забором голову Чакана в фуражке с надломленным козырьком.

— Пойдем туда? — Чакан кивнул в сторону нижнего хутора.

— Сейчас обуюсь, — быстро согласился Тимофей Тимофеевич.

Дорога в нижний хутор лежала через балку. Широкая натоптанная тропа спускалась по суглинистому склону и поднималась на другой склон.

— За ночь пушки ближе придвинулись, — говорил по дороге Чакан. Он был на полголовы ниже Тимофея Тимофеевича и, разговаривая, поднимал к нему лицо с темно-русой бородкой. — Значит, со Степаном Петровичем вчера зря мы…

Они спустились по склону на самое дно балки.

— Не пойму я тебя, Тимофей, — снова заговорил Чакан, — располагал я вдвоем с тобой табун отгонять, а теперь ты…

— С моими ногами, Василий, далеко не уйти, — глядя себе под ноги, ответил Тимофей Тимофеевич.

— А мне показалось, что ты раздумал после того, как к тебе прошлой ночью машина приезжала. Чья была она?

— Мало ли их теперь через хутор пробегает. Шофер воды попросил.

— А мне показалось, это легковичок Васильева, — простодушно сказал Чакан. — И голос будто его. Я как раз выходил на крыльцо.

— Плетешь ты, сам не знаешь чего, — сердито сказал Тимофей Тимофеевич. — Васильев уже давно за Волгой.

— Ну, это ты брось, — Чакан дотронулся до его рукава. — Я же не пьяный был. Сперва он прошел к тебе в дом, а потом вы вдвоем что-то зарывали в саду.

Тимофей Тимофеевич вдруг круто остановил Чакана рукой за плечо и повернул к себе.

— Ничего ты не видел, Василий.

— Я на глаза еще не жалуюсь, — с уверенностью возразил Чакан. — Что-то зарыли вы, а потом машина ушла.

Они стояли уже на самом дне балки. На верхнем краю ее, в просвете между буграми, желтело хлебное поле. Внизу балка выходила к Дону.

— Мы с тобой в одном полку служили, Василий, — глухо сказал Тимофей Тимофеевич, — ты знаешь, что для худого я…

— Я и не подумал… — быстро перебил его Чакан.

— Думать ты, Василий, можешь как угодно, а говорить никому не смей.

— Или я не понимаю? — обиженно сказал Чакан.

— Гляди, Татьяне не скажи.

— Что ты в меня вцепился?! — выворачивая свое плечо из руки Тимофея Тимофеевича, взмолился Чакан. — Сказано — здесь и умерло. — Он приложил к груди ладонь. — Пойдем скорее в хутор.

В нижнем хуторе томилось на пришкольной площади подготовленное к эвакуации стадо, жался к серому забору табун. Стояли подводы, нагруженные мешками, мажары с зерном, арбы с сеном. Из птичника кто-то выпустил гусей, они разлетелись по площади.

Люди суетились, мешая друг другу. Одни бросали на подводы узлы, подсаживали детей, другие начинали стаскивать все это на землю. Третьи, не двигаясь, стояли у подвод, глядя на сборы. Четвертые тащили из кладовой и разносили по дворам мешки с зерном, бидоны с медом, хомуты и шлейки, банки с колесной мазью.

К Тимофею Тимофеевичу подошел Тертычный.

— Ну, как твои ноги, за ночь не поздоровели?

— Странно мне это от вас слышать, Степан Петрович, — ответил Тимофей Тимофеевич.

— И я удивляюсь, — опять, как вчера, сказал Степан Петрович. И, внимательно скользнув по его лицу взглядом, он повернулся к Чакану — Придется, Василий Иванович, тебе одному. Справишься?

— Надо справиться, — пошевелил плечами Чакан.

— Может, кого из женщин прикрепить?

— Избави бог, Степан Петрович, я тогда и сам не поеду, — наотрез отказался Чакан. — Не известно, за кем мне тогда в дороге доглядать. Напрасно сомневаешься, Степан Петрович, разве ж это табун — тридцать голов?

— Тридцать две, — поправил председатель.

— Мне бы только кто помог их через левый рукав переправить. Там течение бешеное.

— Я помогу, — быстро сказал Тимофей Тимофеевич.

— А, это хорошо, — одобрительно сказал Степан Петрович. Он вдруг приблизил свое лицо к самому лицу Тимофея Тимофеевича: — Я тебе желаю…

Он не договорил, оборачиваясь. Над площадью взметнулся плач. Заскрипели колеса подвод. Обоз тронулся.

Чакан выгнал табун за хутор и мимо виноградных садов, перед островом, разрезавшим Дон на два рукава, спустился с ним на берег.

Еще вчера ночью, после того как его вызвал к себе Степан Петрович и они с фонарем ходили но конюшням, Чакан обдумал план перегнать табун не на общей хуторской переправе, где сосунки, переплывая, могли не справиться с точением, и не по наведенному саперами мосту в станице Раздорской, забитой войсками и беженцами, а в самом узком и неприметном месте, где можно было перевести лошадей на левый берег частью вплавь, а частью бродом. Таким местом был брод перед островом. Чакан еще помнил то время, когда Дон был так глубок, что ребятишки не доныривали до его дна и пароходы проходили с низовьев и обратно по правому рукаву, а не по левому, как ходили теперь. С той поры правый рукав занесло песком и затянуло кашицей вымытого из-под прибрежных круч суглинка. Почти через весь рукав серебристой дорожкой росли из воды молодые вербы. В летнее время женщины, не замочив юбок, ходили среди них на остров полоть огороды. Теперь и эта мель, и вербы оказались очень кстати.