Петр Лебеденко - Холодный туман

— Вышвырнуть?

— А чего с ними церемониться, — сказал секретарь горкома и пытливо посмотрел на Балашова. — Правильно я говорю? Непростая ведь семья, а семья вредителя.

«Плохой из тебя артист, — подумал Алексей Федорович. — Больше, чем на провинциального, не тянешь. Был бы уверен, что это и вправду семья вредителя, вряд ли позаботился бы о ней…»

И еще Алексей Федорович подумал: «Вот и первое испытание. Что я должен делать? От меня ведь наверняка ждут именно такого». И ответил: «Вышвырнуть! А разве я могу это сделать?»

Алексей Федорович, наконец, сказал:

— Так получилось, что семьей я еще обзавестись не успел. Один, как перст божий. Что ж я в этом особняке буду делать? — засмеялся. — По-волчьи выть? Мне бы одну-две комнатушки у какой-нибудь пожилой женщины. Чтобы и накормила, и обстирала… По крайней мере на первое время, а дальше видно будет…

Он и сам не знал, почему вдруг у него возникло такое решение: познакомиться с командиром учебной эскадрильи капитаном Шульгой не где-нибудь, а именно дома у Петра Никитича в домашней, так сказать, непринужденной обстановке. Как-то уж так получилось, что Алексей Федорович и не подумал о том, насколько будет это удобно, и не посчитает ли капитан Шульга его визит по крайней мере бестактным, если не хуже.

Даже не позвонив, чтобы договориться о встрече, в один из ненастных вечеров майор Балашов постучал в парадную дверь дома капитана Шульги, и, когда на стук вышла в наброшенной на плечи шали Лия Ивановна он спросил:

— Простите, могу я видеть Петра Никитича Шульгу?

Лия Ивановна посторонилась, давая Балашову возможность пройти в прихожую, и лишь тогда поинтересовалась:

— Вы из штаба училища?

— Нет. Я из НКВД.

— Из НКВД? Вы из НКВД?

— А почему, извините, это вас удивляет?

Она пожала плечами и ничего не ответила. Однако и в комнату приглашать не стала. Оставив его в прихожей, даже не предложив раздеться, ушла, чтобы позвать мужа. Майор Балашов невольно поморщился: вежливой такую встречу назвать никак нельзя. Сняв шапку, он стоял в полутемной прихожей, и сам над собой невесело подсмеивался — ни дать ни взять нищий, явившийся за подаянием.

Наконец, показался Петр Никитич. Был он в полурасстегнутой пижаме, в широких вельветовых штанах и в войлочных чувяках, и все это было надето как-то умышленно небрежно. Эта небрежность сразу бросалась в глаза, и майор Балашов не без оснований подумал, что капитан Шульга как раз и хотел показать майору НКВД свое пренебрежение и явное неуважение.

Ох, как не привык Алексей Федорович к такому к себе неуважительному отношению, как все это было непохоже на то, что было в его прошлой жизни, где царствовало «братство пилотов», как любил говаривать командир Северного авиаотряда Станислав Мигулин…

Между тем Петр Никитич, не протягивая руки, представился:

— Капитан Шульга. Чем могу быть полезен?

— Балашов. Алексей Федорович, — майор слегка поклонился. — Но я пришел не по делу. Просто хотелось познакомиться, если позволите, конечно.

— Познакомиться? — в голосе Петра Алексеевича слышалась плохо скрытая усмешка. — Зачем же вам надо было себя утруждать? Вам стоило позвонить, предложить явиться к такому-то времени и никто не посмел бы отказаться.

Он посмотрел на майора, который в растерянности мял в руках свою шапку, увидел на его лице явное смущение, и ему вдруг стало стыдно за самого себя. В конце концов, если они там похожи один на другого, если они давно забыли о таких вещах, как элементарная культура человеческого поведения, то разве он, летчик капитан Шульга, должен уподобляться им?

— Что же мы тут стоим в полутьме? — сказал Петр Никитич. Раздевайтесь и пройдем в комнату.

…Долгое время им никак не удавалось найти хотя бы отдаленное общее в разговоре, который никак не клеился. Майор Балашов не мог отрешиться от мысли, что с ним ведут беседу лишь по необходимости, так как видят в нем представителя власти. Если бы такой необходимости не было, его вежливо попросили бы отсюда убраться. Это, конечно, тридцать седьмой, тридцать восьмой, да и последующие годы, принесшие смерть и страдание сотням и сотням тысячам людей, оставили в человеческих душах такую горечь, которую не так-то просто вытравить. И все это намертво связывалось с именами Ягоды, Ежова, Берии, а вот таких, как сам майор Балашов, считали верными слугами этих людей, и вся естественная враждебность к ним переносилась на каждого, кто был причастен к работе в «органах».

Петр же Никитич Шульга, сидя в уютном креслице и дымя папиросой, говорил с майором и слушал его без всякого интереса, да и что, по его мнению, могло быть общего между ними? Абсолютно ничего.

Но вот капитан Шульга как-то особенно внимательно взглянул на искалеченную левую руку майора, которую тот держал на коленях, и майор, перехватив его взгляд, сказал:

— Результат аварии. В тундре это случилось.

— На оленьей или собачьей упряжке? — спросил Петр Никитич.

— Нет. Летел на свою базу из стойбища. Летел да не долетел. Пурга, видимость нулевая, обледенение. И высота-то небольшая была, а начал пробивать облачность и… — Алексей Федорович приподнял искалеченную руку, осторожно погладил ее здоровой. — Не знаю, как сам жив остался. А с авиацией, конечно, пришлось расстаться. — Он невесело улыбнулся. — Какой же из меня летчик с такой рукой…

— Так вы были летчиком? — Петр Никитич сразу оживился и совсем по-другому посмотрел на майора Балашова. — До службы в органах вы летали?

— Летал. Хотя не так уж и долго. Не повезло.

И вот что странно: только минуту назад капитан Шульга смотрел на майора Балашова с бросающимся в глаза безразличием и даже, если говорить откровенно, с антипатией, а то все вдруг (именно вдруг!) переменилось. Майор Балашов — бывший летчик! Свой человек! Наплевать, что сейчас он служит в органах безопасности. Мало ли что могло случиться — судьба есть судьба, она не штурвал в машине, который можно повернуть по своему усмотрению в любую сторону. Да в конце концов, разве мало в самих органах безопасности настоящих чекистов!

Петр Никитич позвал:

— Лия! Можно тебя на минутку!

Лии Ивановна вошла в комнату и, демонстративно не посмотрев на Балашова, приблизилась к мужу. Петр Никитич сказал:

— Лия, ты можешь чем-нибудь нас попотчевать?

Лия Ивановна пожала плечами:

— Ты же знаешь, в доме почти ничего нет — я уже третий день не хожу на рынок.

На майора она продолжала не смотреть, будто того тут и не было. Петр Никитич это видел, и в душе посмеивался. Он отлично знал, как его жена «любит» работников НКВД. Особенно с тех пор, как в тридцать восьмом сослали в тартарары ее двоюродного брата, моряка, капитана дальнего плавания.