Петр Лебеденко - В излучине Дона

Кто-то сильно и настойчиво трясет меня за плечо.

— А? Что? — с трудом подымаю я веки.

В комнате, служившей раньше общежитием для рабочих совхоза, под колпаком из пожелтевшего обрывка газеты тускло светится миниатюрная лампочка от автомобильной фары. Над щербатой поверхностью дощатого стола склонился начальник штаба бригады. Чуть наискосок в полутьме фигура незнакомого офицера. Подполковник Грудзинский кивает в его сторону головой:

— К вам, товарищ командир, от комкора.

В теле свинцовая тяжесть. Чтобы избавиться от нее. набираю в легкие побольше воздуха, шумно выдыхаю, рывком спускаю ноги с жесткого топчана и сажусь. От резкого движения к лицу приливает кровь, перед глазами качаются и ползут куда-то вверх стены, пол. На несколько секунд плотно смыкаю веки. Когда головокружение проходит, спрашиваю:

— Что у вас?

Привычным движением офицер раскрывает полевую сумку и протягивает конверт.

— Лично вам. Совершенно секретно.

Сломав сургучные печати, достаю плотный лист бумаги. Это приказ. Он предельно краток, всего несколько строк. А смысл такой: сегодня, то есть в ночь на 24 июля 1942 года, бригаде подняться по боевой тревоге и выступить по маршруту — Разгуляевка — Гумрак — Воропоново — Карповская — Черкасово.

— Карту района!

Грудзинский уже разложил ее на столе. На круглом лице Витольда Викентьевича застыло суровое выражение. Причиной тому срезанный горячим осколком кончик носа.

Я пододвигаю карту к себе, быстро пробегаю глазами маршрут. Мы в двух километрах северо-западнее Сталинградского тракторного завода. Конечный пункт — Черкасове — в семидесяти километрах, под Калачом. Разгуляевка, Гумрак и Воропоново раскинулись на севере и западе от Сталинграда. Стало быть, город придется обходить. А почему?

Я вопросительно смотрю на начальника штаба. Он пожимает плечами:

— Может, комкор не хочет беспокоить сон сталинградцев?

— Возможно, возможно, — соглашаюсь я.

— Случись что серьезное, нас бы двинули напрямик, — раздумчиво продолжает Грудзинский. — По всей вероятности, затевается корпусное учение.

Его предположение не лишено оснований. Наш 28-й танковый корпус начал формироваться лишь две недели назад. Командир корпуса полковник Г. С. Родин усиленно занимался сколачиванием бригад. Как раз накануне он провел командно-штабное занятие. И не было ничего удивительного, если на сегодня назначен неожиданный выход в поле и далекий марш. «Что ж, неплохо и вполне логично», — мысленно одобряю я комкора, хотя приказ нарушил наши планы. С утра мы намеревались провести полевое бригадное учение.

Пока дежурная телефонистка связывается с командирами батальонов, а Грудзинский передает распоряжения, я одеваюсь. Без вызова появляется мой ординарец, вездесущий, следующий за мной как тень, Ваня Маслаков. Он сразу догадывается, в чем дело, и начинает молча собирать вещи.

Через несколько минут выхожу на улицу и, осторожно ступая в темноте, направляюсь к штабу. Пока еще стоит тишина. Но по отдельным вскрикам, по еле ощутимому движению, шорохам нетрудно догадаться, что покой поселка нарушен.

Представляю себе, как через несколько минут всколыхнется, придет в движение вся бригада: побегут к своим танкам экипажи, заспешат к машинам шоферы, завозятся у орудий артиллеристы, забряцают оружием автоматчики, на ходу проверяя его исправность. Быстро опустеют домики и огромные складские помещения, наспех приспособленные под солдатское жилье.

Просторная комната — бывший кабинет директора совхоза — приглушенно гудит. Комбаты уже собрались. В последнюю минуту влетает красивый, рослый командир 2-го батальона И. Ф. Грабовецкий, и, как всегда, без головного убора. За эту вольность мне не раз приходилось делать ему замечания. Некоторое время после головомоек Грабовецкий соблюдает форму, а потом все повторяется. Спасает комбата от серьезного наказания его умная голова. Однажды полушутя-полусерьезно я ему заявил:

— Умной голове тоже нельзя забывать о дисциплине. Подумайте над этим.

— Подумаю, товарищ командир бригады.

Сказал, а вот теперь снова заявился в штаб без фуражки. Ну что с ним поделаешь?

Совещаемся недолго. Указываю, что марш должен проходить, как в предвидении боя: обязательны разведка, охранение, маскировка. Подразделениям принять такой порядок, чтобы быть готовыми в любой момент развернуться для боя. Впереди идет мотострелково-пулеметный батальон, минометные подразделения, артиллерия, за ними 1-й и 2-й танковые батальоны. Штаб бригады со спецподразделениями — в хвосте мотострелково-пулеметного батальона. Службы тыла выступают через два часа.

— Все ясно?

— А как с картами? — интересуется Грабовецкий.

— Что «с картами»? — не сразу доходит до меня.

Оказывается, многие командиры не имеют топографических карт тех районов, по которым пролегает путь бригады.

Я недовольно смотрю на Грудзинского. Подполковник чертыхается:

— А что я мог поделать, если наверху не заботятся? Откуда мы знаем, где придется действовать. Дали приказ, пусть и карты дают.

— Пошлите человека в корпус.

— Уже послал. Да вы, Петр Павлович, не волнуйтесь. Командиры местность хорошо знают, ведь три недели назад бригада стояла под Калачом. Путь знакомый.

Я еще раз повторяю порядок движения и отпускаю командиров.

Штаб быстро пустеет. Под окнами уже рокочут моторы автомашин. Иногда доносится голос Грудзинского, который распоряжается погрузкой штабного имущества.

Не дожидаясь, когда последний грузовик тронется в путь, я выхожу на улицу. Моя «эмка» стоит под старым ветвистым тополем. Шофер, подняв капот, возится в моторе.

— Сегодня не подведет? — обращаюсь я к водителю.

— Не-е. Все будет в порядке.

Откуда-то из кромешной тьмы выскакивает Маслаков:

— Товарищ полковник, вещи уложены.

В слове «полковник» букву «л» Ваня не выговаривает. Я никак не могу привыкнуть к этому «повковник». В остальном Маслаков вполне меня устраивает, а временами я даже испытываю к нему нечто вроде отеческой привязанности. Славный он паренек, заботливый, расторопный. И надежный — в бою не подведет.

В бригаде Маслаков с весны, но уже повоевал и испытал немало. Сперва был пехотинцем, в конце сорок первого попал в госпиталь — осколки гранаты угодили ему в голову. Пока лечился, сдружился с шоферами санитарных автомашин, с их помощью изучил мотор, освоил вождение. Выписавшись из госпиталя, попросился в танковую часть. Попал в Крым. Участвовал в тяжелых весенних боях сорок второго года. Ко мне в ординарцы попал после эвакуации на Таманский полуостров…