Петр Лебеденко - В излучине Дона

В разговор вмешивается Андреев:

— Тут ведь трудно сказать, что лучше. Знай вы, что наступаете не для того, чтобы отбить у врага территорию, а только чтобы сковать его, так и действовали бы без боевого азарта. А важно было держать гитлеровцев в напряжении.

— Понятно, — говорю я. — Ну а что нам дальше делать?

— Так за этим мы вас и пригласили, — замечает Пошкус. — Войск у вас нет. Двигайте с тылами и спецподразделениями через Дон. В Черкасове ждите наших указаний.

— А вы?

— Думаем еще задержать противника на день-два…

Мы прощаемся и уходим. Шагов через десять я оборачиваюсь. Там, где остались Пошкус и Андреев, все еще светится огонек фонарика.

Сборы заняли немного времени. Вперед выслана разведка, и несколько десятков грузовых автомашин вытягиваются в длинную колонну. Тут все, что осталось от бригады: радисты и телефонисты, политотдельцы и штабисты, санитары и врачи, ремонтники и снабженцы, саперы и экипажи подбитых танков.

Устраиваюсь в кабине первой попавшейся на глаза машины, Прохорович садится в следующую.

Едем медленно. Места знакомые. Здесь мы приняли первый бой. Тогда двигались на запад, а теперь — на восток. Нет того, что было летом сорок первого, но от этого нам не легче: отступление есть отступление.

Когда выбираемся из холмистого района, сразу становится светлее. Кругом по горизонту полыхают зарницы пожаров. Где-то во тьме горят строения, уничтоженная техника, наша и вражеская, склады горючего. Где-то там, за нашими спинами, остались суховцы и стрелки 32-й бригады.

Медленно идет время, медленно ползет колонна. Но вот и знакомый изгибающийся крутой спуск к площадке, где моя бригада сосредоточивалась перед самой первой атакой. Это уже совсем рядом с Доном.

От передних машин отделяется высокий человек. Движется в нашем направлении. Когда подходит ближе, узнаю Грудзинского.

— Товарищ полковник! Здесь переправа разбита. Придется переезжать южнее, через мост.

Колонна сворачивает вправо. Мы с Прохоровичем, с ординарцами и пятью разведчиками, спускаемся к воде. Путь знакомый. Тут вот, на выходе из горловины оврага, останавливался мой танк. Вон и домик, у которого я повстречался с заместителем командующего фронтом генералом Пушкиным.

Берег у переправы весь изрыт воронками. Проходим на мост. Настила почти нет, вкривь и вкось торчат доски, по бокам в темной воде покачиваются бревна. Кругом ни души. Посоветовавшись, решаем попробовать перейти на ту сторону.

С трудом добираемся до середины реки. Тут еще опаснее. Доски под ногами ходят ходуном, через каждые пять — десять шагов попадаются черные окна провалов.

Мокрые, с дрожащими от напряжения руками и ногами, выходим наконец на другой берег. Минуем зыбучий песок и выбираемся на твердую землю. Здесь, точно по команде, останавливаемся и оборачиваемся к реке. Минут пять стоим в полном молчании. Прощаемся мысленно с тем, что осталось во тьме, на той стороне Дона: с днями и ночами, наполненными взрывами снарядов и бомб, трескотней пулеметов и автоматов. Прощаемся с теми, кто сложил там свои головы. В памяти проносятся самые первые из павших — Беркович и Мищенко, сожженный фашистами Петр Довтолюк, Иван Грабовецкий, Василий Перцев, Иван Яковенко и многие, многие другие. Одних я знал хорошо, других хуже. Но независимо от этого все они были и остались одинаково дорогими и близкими моему сердцу.

Все сражались до последнего вздоха, самоотверженно и бесстрашно. И пусть в жизни были разными людьми, одни лучше, другие хуже, но смерть каждого из них прекрасна. Отдав свою жизнь, они утвердили жизнь настоящего и жизнь грядущего. Так всегда поступали подлинные бойцы. Так учила их партия.

Их нет. Но жизнь продолжается, и продолжается бой. Живые не складывают оружия, а сжимают его еще крепче. И еще крепче ненависть к врагу в их сердцах и несокрушимей вера в правоту своего дела.

И бой идет. Вон полыхают его зарницы и выше по Дону, и ниже. Дай срок — и озарят они небо над Одером.