Луи де Берньер - Бескрылые птицы

— Жалко пачкать кровью такую красивую белую шерсть.

— Я вынесу ее на улицу. Дай какое-нибудь толстое покрывало, — приказал Рустэм-бей.

Во дворе он плотно укутал кошку и, взяв на руки, сел в кресло. От кошачьей макушки сладко пахло пылью.

Горестно раскачиваясь с закрытыми глазами, Рустэм-бей прижал старую кошку к груди. Правая рука надавила чуть сильнее. Рустэм надеялся, что вконец ослабевшее животное не понимает, что происходит, и шептал:

— Бисмиллах аллах акбар, бисмиллах аллах акбар, бисмиллах аллах акбар…

Слова отвлекали от печали.

Голова Памук завалилась набок, вывалился розовый язычок, и Рустэм понял, что кошка больше не дышит, но еще долго сидел, крепко прижимая ее к груди.

Наконец справившись с собой, он внес закутанную Памук в дом.

— Умерла, — сказал Рустэм слуге, который все это время на почтительном расстоянии ошивался в дверях.

— Что теперь? — спросил слуга. — Унести и оставить на холме?

— Нет. Принеси лопату. Мы давно решили, что похороним Памук на ее любимом месте под апельсиновым деревом. Она часто там нежилась.

— Позвольте мне это сделать, хозяин, я с радостью…

— Нет. Я сам ее похороню.

Потом, глядя на земляной холмик, Рустэм-бей вспоминал, как много лет назад в Галате впервые увидел молоденькую Памук, которая зыркала и сердито шипела из большой ивовой клетки для птиц, венчавшей гору Лейлиного багажа. Один глаз голубой, другой желтый, и абсолютно белая шерсть. «Это еще что?» — спросил он. «Кошка», — ответила Лейла. Он тогда не любил кошек и сухо сказал: «На кошку я не рассчитывал».

«Я много на что не рассчитывал», — подумал Рустэм-бей. Забавно: связь с кошкой пережила отношения с любовницей, хотя есть некое мистическое чувство, что подлинные узы никогда не прерываются.

Не желая показывать слугам, что расстроен, Рустэм-бей отыскал письмо Лейлы-ханым, которое так и не прочел, и, сунув его в карман пиджака, отправился в город. Миновав красивые дома, в которых некогда жили армяне, он остановился там, где во исполнение обещания начал строить мечеть. Сейчас здесь все поросло сорняками и чертополохом, посреди стройки вытянулось миндальное деревце; все вместе походило на древнегреческие руины. Наверное, надо бы устыдиться, что дело не закончено, тем более теперь, когда в городе есть мужчины, ведь это позор в глазах жителей, но одна мысль о затее наполнила душу неимоверной усталостью. Рустэм-бей дернул плечом и сказал себе: «В конце концов, мечетей Господу хватает».

Он пошел дальше, пробираясь по косогору сквозь колючий кустарник. Миновал ликийские гробницы, где обитал Пес, и саркофаг святого. Увидев Ибрагима-рехнутого с Кёпеком и козьим стадом, он приостановился послушать, как пастух выводит на кавале странно красивую, но бессвязную мелодию. Наконец козьей тропой Рустэм добрался до края обрыва.

И там, наверху, вертя в руках письмо Лейлы — оно трепыхалось на морском ветру, — он все-таки догадался, что расплывшиеся на листке чернила означают слезы.

До самой темноты Рустэм-бей сидел на камне, смотрел с вершины утеса на море, и ему казалось, что он зажился на белом свете.

Может, помните, я говорил, что люди, оставшиеся в здешних местах, частенько задаются вопросом, отчего это Ибрагим съехал с ума. Я сказал, что знал только я, но помалкивал, потому что он просил уважить его горе, вернее, сжалиться над его виной — так он выразился. Теперь, когда Ибрагим спятил, а солнце давно высушило дождь, что смыл кровь с камней, и почти не осталось тех, кто помнит Филотею, мне думается, предательства не будет, если все же сказать правду. Это история проклятья, и я вроде понимаю, что чувствует Ибрагим, потому что сам подстрелил собственного сына и проклял каждый день своей жизни. Ну, Каратавук хоть живой, он хоть простил меня, и у него есть жена, которая нарожала ему сыновей, чтобы пахали его поле, и дочерей, чтобы пропалывали. У Ибрагима все гораздо хуже.

Дело в том, что он убил Филотею, милую, красивую и тщеславную христианку, и это свело его с ума. Я не великий паша, который разбирается в большом мире, я ничему не учился, кроме как шпарить наизусть первую суру Священной книги, и, наверное, никогда не пойму что к чему, но мне кажется, Ибрагим вовсе не виноват, хотя он-то считает себя виновным.

Я так говорю не потому, что ее смерть была несчастным случаем, а потому, что вообще ничего бы не случилось, если б не большой мир. Это он пошел на нас войной и хотел нас поделить, и это греки напали на нас после войны с большим миром, когда мы ослабли, и они думали, что легко нас одолеют. Мы-то войну выиграли, а греки нет, но из-за нее паши большого мира порешили убрать мусульман с греческой земли и привезти к нам, а у нас забрать христиан и отправить к грекам, вот потому-то Филотея и побежала искать Ибрагима, и приключился несчастный случай, который ее и убил.

Когда нежданно нагрянули жандармы и приказали нашим христианам мигом собраться и уходить, началась страшная кутерьма. Женщины выли, поднялась паника, потому как никто не знал, чего брать. Мы все слыхали истории про выдворение армян восемь годов назад, когда они взяли лучшие драгоценности, чтобы продать на новом месте, но всего лишились, потому что их тотчас обобрали конвоиры. Вот наши христиане и ломали голову, чего брать: нужное или ценное, не зная, сколько проведут в дороге и будут ли кормить. Они бегали по соседям-мусульманам и умоляли: «Пожалуйста, эфенди, пригляди за хозяйством, пока я не вернусь, вот ключ от дома, запри, как мы уйдем, и присмотри до нашего возвращения». У меня самого три ключа от старых соседей, вон висят на гвоздике у дверей и с каждым годом все больше ржавеют. Я и за соседской землей приглядываю, она у меня в уходе — обрабатываю, сажаю на ней, и коз ихних приютил, они с моими-то столько раз спаривались, что теперь поди разберись, где чей козленок. Это мне все ж таки воздаяние, потому как с уходом христиан торговля моя почти накрылась, и я шибко обнищал.

Из-за спешки, кутерьмы и сборов в последнюю минуту Харитос с Поликсеной слишком поздно хватились, что одной дочки нет, и Дросула не заметила пропажи лучшей подруги, потому как они с матушкой пытались привести в чувство вечно пьяного отца, да еще она готовилась убежать с мужем.

Вот чего происходило, и вот что мне рассказал Ибрагим, когда примчался в город, расталкивая несчастных, которые готовились уходить. Я частенько думаю, почему он решил прийти ко мне; может, оттого, что моя мастерская на краю города, а может, потому, что они хорошо ладили с сыном моим, Каратавуком.

Вот как оно вышло: красавица Филотея, испугавшись, что больше никогда не увидит Ибрагима, сбежала из отцова дома и кинулась на холм, где в древних гробницах жил Пес. Она хотела повидаться с женихом. Ибрагим все еще ходил в ее женихах, потому что они так и не поженились, а не поженились они оттого, что Ибрагиму пришлось уйти в армию и он лет восемь воевал, сначала с франками, а потом с греками. Не свезло им с Филотеей пожениться до его ухода, но теперь они в скором времени должны были сочетаться.