Луи де Берньер - Бескрылые птицы

Правительство решает просить мира, Великий Визирь подумывает о сдаче врагу Адрианополя и Фракии, но недалекий и романтический красавец Энвер-паша убеждает комитет «Единения и Прогресса» не отдавать Адрианополь. Во главе патриотической толпы он входит в здание Совета Блистательной Порты [57] Блистательная (Оттоманская, Высокая) Порта — принятое в европейских документах и литературе название правительства Османской империи до 1923 г. . Военный министр с сигаретой, томно свисающей в уголке рта, принимает Энвера, но охранник палит в незваных гостей, и тогда кто-то немедленно стреляет в министра, который падает наземь, восклицая:

— Эти собаки меня прикончили!

Великий Визирь без видимого огорчения сдает свой пост и лаконично осведомляется:

— Вам, вероятно, нужна Государственная печать?

Энвер-паша и его товарищи получают абсолютную власть, завершив тем самым обычную траекторию революционера: он начинает освободителем, а заканчивает таким же, если не хуже, тираном, как тот, кого смещал во имя либеральных идеалов.

Мустафа Кемаль потрясен и раздосадован, но переворот сейчас популярен. Энвер выдвигает дерзкий план спасения Адрианополя: окружение болгарской армии через Галлипольский полуостров, руководитель операции — Мустафа Кемаль. Вялое наступление захлебывается, командиры обвиняют друг друга и Мустафу Кемаля, который подает в отставку. Адрианополь повержен, чему весьма способствовал подход сербской армии, к тому же за городскими стенами полно греков с болгарами, которые подрывают оборону. Энвер вынужден принять условия, против которых и затевался переворот, после чего нового военного министра спешно убивают. Победившие под Адрианополем сербы и болгары берут в плен и переправляют на остров Сараичи 20 000 турок, где те умирают от голода и болезней.

Энвер формирует триумвират военной диктатуры и принимается вешать соперников. Весьма удачно для него балканские государства начинают собачиться из-за передела захваченных территорий, что неизбежно и предсказуемо, ибо ничего другого они никогда не делали. Болгария объявляет союзникам войну, накатывает новая волна беженцев, и у Энвера есть шанс воспользоваться драчкой. Его войска вновь берут восточную Фракию, и он триумфально въезжает в Адрианополь во главе кавалерийского полка, чем глубоко раздражает Мустафу Кемаля и других командиров, которые спланировали и провели атаку. Энвер красуется, он герой дня. Потом он наконец женится на племяннице Султана и переезжает во дворец на Босфоре. Меж тем Греция и Сербия радостно поделили отнятое у болгар. Последние подписывают договор с оттоманами об обмене населением, имея в виду лишь турок и болгар, но правительство Энвера под шумок изгоняет и 100 000 греков. Чуть позже оно найдет способ выслать еще 200 000 греков с Эгейского побережья. Все спокойно до убийства австрийского эрцгерцога в Сараево в июне 1914 года. Салоники остаются в руках греков и становятся Фессалониками. Мустафа Кемаль говорит собратьям-офицерам:

— Как вы могли оставить Салоники, наш прекрасный дом? Зачем вы здесь, если отдали его врагу?

Он никогда не изживет гнева и стыда, что город сдали грекам без единого выстрела.

Режим Энвера бесит Мустафу Кемаля и его друга Фетхи. Мустафа слишком резок и правдив, чтобы добиться успеха в нынешних обстоятельствах. Он пишет анонимные памфлеты против Энвера. Они с Фетхи хотят распустить наемных убийц, действующих под покровительством комитета «Единения и Прогресса», и в результате, видимо, сами становятся кандидатами на устранение. Вероятно, жизнь им спасает предложение, от которого оба не могут отказаться, — их отправляют служить в Софию. Мустафе Кемалю приходится оставить подругу Коринн — итальянку, вдову старого товарища. Были они любовниками или нет, известно только им, но в прелестном и занимательном салоне Коринн восхищение и любовь Мустафы к западной культуре определенно стали еще глубже. В Софии эта любовь неизбежно возрастает, и Мустафа Кемаль начинает мечтать о дне, когда в Анкаре и Стамбуле появятся оперные театры и симфонические оркестры.

Как-то раз я трудилась на холме, ждала, что вот-вот подкрадется Ибрагим, и вдруг вместо него появился пес Кёпек [58] Собака (тур.). .

Он добрый, только чужих не любит, но я все равно испугалась, потому что он величиной с осла, у него железный ошейник с шипами, а зубы — как огромные белые кинжалы. Когда Кёпек меня отыскал, я вскочила на камень и подумала: «О господи! Лишь бы за лицо не тяпнул, только не за лицо!» Но Кёпек в тот раз никого тяпать не собирался.

Он подбегал ко мне, а потом разворачивался и смотрел через плечо — явно хотел, чтобы я пошла за ним, и не отставал, пока я не сдалась, а он все оборачивался, проверяя, тут ли я.

Вот так я нашла Ибрагима, у него нога застряла в щели между большими валунами, и он не мог выбраться. Я засмеялась и спросила:

— Как тебя угораздило?

— Сам не знаю. Хорош смеяться, за помощью иди.

— Как же я скажу, что была тут с тобой? А позор?

Ибрагим говорит:

— Зови брата, и пусть поклянется, что это он меня нашел.

Так я и сделала. Рассказала Мехметчику, что случайно наткнулась на Ибрагима, и попросила молчать, чтобы не пошли разговоры, он согласился, и целый отряд мужчин полез на холм, они раскачивали и подкапывали валуны и наконец освободили Ибрагима, а у него вся нога была в синяках, и он долго потом хромал.

Когда мы в следующий раз увиделись, он спросил:

— Небось, думаешь, что я дурак?

А я ответила:

— Нет, я узнала, что Кёпек очень умный, вот и все.

Конечно, Ибрагим дурак, если так застрял, но Лейла-ханым однажды сказала: если выставлять мужчину дураком, он тебя возненавидит, поэтому я прислушалась к ее совету и смолчала.

Рустэм-бей медленно шел по узким улочкам, уклоняясь от разносчиков и нищих, пробираясь мимо разлегшихся верблюдов и перегруженных осликов. Ломило голову, он чувствовал себя разбитым и больным. То и дело Рустэм проводил рукой по глазам, словно пытаясь смахнуть подавленность. Маки, что тянулись из расщелин между стенами и мостовой, наконец-то покраснели, и он смотрел на них с легкой радостью узнавания, какая бывает, если увидел нечто забытое, но знакомое.

Рустэм-бей подошел к дверям ходжи Абдулхамида и уже хотел постучать, но услышал негромкий распев с нижнего этажа, где проживала кобыла Нилёфер, а после казни лежала на соломе Тамара-ханым. Рустэм прислушался: старик читал импровизированную молитву в защиту лошади от сглаза. Ничего необычного в том не было, поскольку Нилёфер, несмотря на почтенный возраст, оставалась самой красивой лошадью в округе, даже красивее любой из конюшни аги, и многие поглядывали на нее с откровенной завистью. Кроме того, все знали, что некоторые женщины в городе могли сглазить, даже сами того не желая. Успокоенный сладким стоялым запахом лошади и сена, Рустэм-бей привалился к косяку и, не желая прерывать удивительно проникновенную молитву, со снисходительной симпатией наблюдал, как Абдулхамид самозабвенно вплетает в лошадиную гриву голубые четки.