Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне

Хозяйки слушали, всхлипывали в страшных местах, а когда Харин уезжал, оставалась в черной, покосившейся избе горячая вера, что вот так же, как этот трижды убитый, вернется однажды их кормилец и застучит во дворе топором, по-хозяйски поднимая усадьбу…

— Да, Егоров, ушел Яшка-то, — в который уже раз повторял Харин, словно удивляясь, что не будет теперь в трудном походе рядом с ним друга.

— Ну что ты, Фома, заладил: «ушел да ушел». Кому еще через фронт с документами пробираться, как не Яшке, сам посуди?

— Я-то что, я понимаю. А только жаль. Привык к нему.

— Все привыкли. Без Яшки, как без табаку. Вроде все есть — и чего-то не хватает. И что это на него Николай Петрович взъелся?

— Не взъелся. Если по делу разобраться, нету в Яшке военной дисциплины. Не приткнись он к нам, быть бы ему анархистом. Одно слово — городской человек.

— Хватил. А командир? А Костя? Не городские?

— Оно, конечно, так, — нехотя согласился Харин.

— А ты, Фома, что же, не любишь город? — спросил кто-то. — Не согласился бы, ежели бы тебя в город на жительство определили?

— Нет, ребята, в городе я бы работать не стал, — заговорил Харин. — В городе плохо. Дымище, духота, теснота. Ни тебе лесу, ни реки приличной. А работы нам и в деревне хватит. Землю взяли — работай! И вообще в городе сейчас голод. А в деревне всегда картошка найдется. Я, ребята, как отвоююсь — к себе, в Хариновку, вернусь.

— Это что, твое поместье, или как?

— Деревня. Все начисто — Харины. Отсюда и названье ей — Хариновка. Почитай, двести лет так идет. Говорят, мой пращур основал. Мол, уж больно с лица был хорош, прозвали его за это Харей. Все от него пошли, все родные. Жениться в другие деревни ездим, чтобы меж себя не путаться. А когда приехали из волости переписывать нас, исправник надрался и кричит писарю волостному: «Пиши всех Хариными, у них у всех богопротивные рожи…»

Кругом приглушенно засмеялись. Смеялся и Фома. Сам того не замечая, он принял на себя обязанности Шваха. Только шутить над другими Фома не умел, вот и посмеивался над собой.

— Егорова к командиру, — передали по рядам.

Первое время после стычки Воронцов под влиянием нервного возбуждения не обращал внимания на рану. Кроме того, ему казалось, что говорить о пустяковом ранении в самом начале рейда просто неприлично. Но, видимо, дела обстояло серьезней. На марше руку растрясло, и временами Костя чувствовал, что теряет сознание. Тогда он неуклюже склонялся к шее коня. Первым заметил состояние Воронцова ехавший немного впереди Дубов.

— Что с тобой? — спросил он.

— Да так, слабость просто, — попытался успокоить командира Костя и бодро выпрямился в седле. Но тут же покачнулся. Дубов подхватил его и крикнул Егорова.

Когда Костя пришел в себя, он увидел, что лежит на чужой шинели у обочины дороги. До его слуха донесся разговор командира с Егоровым.

— Так какое заключение? Учти, ты у нас тут за Пирогова.

— Считаю, что необходим покой, товарищ командир. Потеря крови, утомление — ведь он, на почитай, две ночи не спал, в передовом все время, — важно говорил Егоров. — Думаю, дня через два сможет сесть в седло.

— Хм, два дня… А где мы сможем его на эти два дня положить?

— Разрешите, товарищ начальник? — Воронцов узнал Гришкин голос. — Версты три отсюда усадьба брошенная есть. Место глухое, до станции далеко, парк кругом. — Никуда я не пойду, ни в какую усадьбу, сейчас встану, — заявил Воронцов, пытаясь подняться.

— А тебя никто не спрашивает. Приказываю отлежаться — и точка.

Харин неслышно ступал по мягкой пыли проселочной дороги. Рядом, чуть отставая, шумно топал Гришка.

— Ты, парень, приглядывай за мной и все делай, как я. К примеру, ты вот сейчас громыхаешь, как паровоз на стрелках. Разведчику это не полагается. Ты ногу ставь с носка на пятку. Конечно, так оно труднее идти, зато тише. В ночном деле лучше всего по-тихому. Наткнулись на кого — отошли, посмотрели, проверили. В драку не лезем, только смотрим. Ну, а уж если необходимо, глуши гранатой. Ночью граната — первейшее дело. А сам лег за кустом — и нет тебя. Ищи ветра в поле, — поучал Харин Гришку. — Не боишься?

— Нет. Вроде не боюсь.

— И правильно делаешь. Ночью мы хозяева. Особенно если местность известная. Ты, кстати, расскажи мне, что здесь и как. Парк в усадьбе густой?

— Густющий. Его лет двадцать не расчищали. Только мужики порубили немного со стороны станции, где до дому возить ближе. А тут — чистый лес.

— Что, большие баре жили?

— Да нет, так себе. Кроме парка и усадьбы, ничего у них нет. Землю поделили мужики.

— А при белых?

— Кто его знает. Сказывали, почти все из деревни ушли с нашими, одни бабы да старики остались.

— Понятно. Мужик землю отдавать не любит. А в доме бывал? Большой?

— Огромный. Я тут раз пять бывал, когда по миру ходил. Тут все время экономка жила, ласковая такая старушка. Здесь она сейчас или нет, не знаю.

Разведчики подошли к подножию невысокого холма. Одна, хорошо наезженная, дорога уходила по холму в парк, другая, заросшая лопухами и подорожником, сворачивала вправо, в обход Имения. У самого въезда в парк виднелись остатки полуразвалившегося шлагбаума.

— Вот эта, прямая, ведет к усадьбе, а это был большак. Теперь по нему не ездят, далеко мужикам в обгон стало. А раньше, когда через усадьбу не пускали, тут самое движение было, — объяснял Гришка, гордый тем, что может быть полезен такому опытному разведчику, как дядя Фома.

Бойцы медленно поднялись на холм. Деревья становились все гуще и скоро сплошной стеной заслонили темное вызвездившее небо. Харин спотыкался на неверной дороге, изредка чертыхался.

Вдруг деревья расступились, и слева показался заросший пруд.

— Вон, видите, дом стоит. Темный, его давно заколотили.

Харин и сам заметил просторную господскую усадьбу над прудом. Дом был, видимо, старинный. В центральной двухэтажной части его виднелся балкон. Два одноэтажных флигеля выступали по бокам. Дом был выстроен «покоем». Когда-то перед ним был цветник, а сейчас на этом месте буйно разрослись кусты.

Дорога опять раздвоилась. Одна побежала по глубокому овражку в парк, другая, срезая угол двора, шла прямо за дом. По обочинам ее стражами застыли серебристые тополя.

В одном из окошек правого флигеля мелькнул неясный свет.

— Стой! — Харин прижал своего проводника к земле. — Тут кто-то есть.

— Это комната экономки, я же говорил, что она здесь жила, — напомнил Гришка. — Может быть, и осталась.

— Подберемся поближе, посмотрим, что за экономка, — предложил Харин и осторожно двинулся вперед, снимая с плеча карабин.

Разведчики подошли к самому дому. Главный вход был наглухо заколочен. Окна на фасаде, закрытые ставнями, также были забиты. И только окошко угловой комнаты флигеля оставалось открытым. В нем-то и заметил Харин подозрительный свет. Фома осторожно заглянул в окно. У столика, на котором стояла большая керосиновая лампа с абажуром, сидела пожилая женщина и что-то шила. Комната утопала в полумраке.