Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

— За Сталина нельзя пить?! Вообще ужас. А я, извини, раз объявил, то теперь назад ходу нет. За товарища Сталина, хоть тресни, а выпей, — и он выпил.

— А мама как? — спросил Вася.

— Всё время на работе. Придёт, поспит часа три, и опять. То в метро своём, то в госпитале. Ещё где-то там, — отец неопределённо махнул рукой, — посылки на фронт с бабами собирают. В церкви.

— Да она ж неверующая!

— Э, нынче все верующие. Клянусь, просто чудеса. Позавчера в Елоховском соборе чего-то праздновали, так пропели многие лета товарищу Сталину. Мать рассказывала. Васька, я просто охренел. А службу вёл родной брат заместителя товарища Берии! Он, оказывается, поп. Вот те на. Я думаю: Берия-то знает об том? Или нет?

— Да, интересно… А ты сам тут как?

— Я, сынок, на ремонтном тружусь. Танки. Смена ненормированная, а работа фигня. Никакого творчества, не то, что мы у Ивана Абрамыча чудили. Вчера две смены отпахал, срочная была работа. Больше суток в цехе. В семь утра там и упал. Отправили меня домой, велели отоспаться. Вот мы тут как живём.

— А Катька? Или уехала?

— Которая? А, эта! Плюнь ты на эту лярву, сынок.

— Чего? — удивился Василий.

— А, не слушай. Это я пьяный. Я с утра уже бахнул чекушку перед сном. Без выпивки, сынок, никак нам такую жисть не осилить. А Санёк соседский погиб, да. Похоронный лист пришёл. С первого этажа старуха померла, а дочка её и молодые все девки, внучки эти, уехали куда-то, вроде рвы роют. Куда бы им, казалось, рвы рыть. Но вот роют. В мороз! Понял? У нас трудовой героизм, а некоторые с интендантами живут, горя не знают, сучки… В нашем доме…

Когда он говорил про их дом, Василия будто корёжило изнутри. Он чувствовал беспокойство, или нет, тяжёлую беду — в общем, что-то было не так, но что? Накатывало, накатывало… Из-за его слов про Катьку, что ли?.. Вся его радость куда-то улетучилась. Проговорил как сквозь вату:

— Так что там с Катей?

Отец потряс головой, хмыкнул презрительно, выпил ещё одну и запел:

— Артиллеристы, Сталин дал приказ, пум-пум. Артиллеристы, зовёт Отчизна нас, пум-пум. Из многих тысяч батарей, за трали-вали матерей, тирьям-пам-пам, пум-пум, огонь, огонь.

Васька встал, отдёрнул штору, растворил форточку.

— Закрой, — закричал отец. — Светомаскировка! Спятил?

— А, ну да, извини, — он не мог признаться, что в родном доме ему вдруг стало душно, захотелось уйти или хотя бы вдохнуть свежего воздуха. — Я пойду, схожу к Катьке.

Он натянул полушубок, ещё раз пообнимался с отцом. Похлопал его по спине, прижался к колючей щеке. В горле колотило, в глазах были огонь и тьма, хотелось плакать. Выйдя из квартиры в подъезд, поднялся на пятый этаж, позвонил в Катькину дверь. Открыла её сестра Надя, десятилетняя девчушка. Стеснительно поздоровалась — не узнала сразу, позвала мать. Та вышла причёсанная, в халате, в квартиру не позвала.

— Какой ты, Вась, нарядный! — стала оглядывать его ворот: — А кубики твои где? Уже, наверное, капитан?

— Нет, Марь Сергеевна, — медленно проговорил он, глядя ей в глаза и пытаясь понять, что же он такое видит. — Я младший лейтенант.

— А-а-а, младший, — протянула она «со значением». — Понятно. А Кати нет.

— Будет сегодня?

— Нет, не ждём. А ты здесь надолго?

— Не знаю, Марь Сергеевна, — он сомневался, можно ли говорить про парад. Решил, что нельзя: — Должно быть, завтра вечером на фронт. А сегодня буду рядом. В школе живём. Если Катя придёт, скажите.

— Знаю-знаю. Видела, как военные заселялись. Но сегодня она не появится. Катя редко теперь здесь бывает.

— А где она?

— Не знаю, и не спрашивай. Молодая, у ней свои тайны. Не нашего ума. Да ты иди, иди, а то замёрзла я здесь с тобой.

— Минуточку… — не нравились ему эти ощущения беды. В точности как перед гибелью того старшего интенданта. С виду как обычно, но чуть поведёшь глазами — мнится, будто лицо у неё меняется. Эта двойственность пугала: он понимал, что соседка скоро умрёт. — Минуточку. Вы здесь, в доме, постоянно? То есть не служите нигде?

— А твоё какое дело, Вася?

— Никакого. Вы в этом доме всегда?

— Всегда, — она дёрнула плечом, открыла дверь квартиры. — Будь здоров.

— До свидания, Марь Сергеевна.

— Да-да. Иди.

Дверь хлопнула.

Василий спускался вниз в растерянности. Что с ним происходит, в конце концов? Если его видения — результат контузии, надо идти к доктору. А если так сказывается Господня воля, то в чём она? Предупреждать людей о близкой смерти? Вряд ли. Многие гибли или были ранены у него на глазах, а видений перед этим не было. А сегодня? Что плохого может случиться с этим домом и с Марией Сергеевной? Дом здоровенный, каменный, а Мария Сергеевна рвов не роет, на работу не ходит, питается, судя по виду, отменно… А вот Надюшка дверь открывала — всё с ней нормально. И про отца — никаких видений. Да и что с ними может случиться?.. Наверное, всё же надо сходить к доктору.

…В школе, преобразованной в казарму, продолжался праздник. Участникам завтрашнего парада помимо изрядного закусона выдали по стопке водки. Из радиодинамика доносилась песня:

Несколько бойцов под руководством майора Заболотного вносили в зал стулья и расставляли их рядами. Быстренько и Васю втянули в это дело. Майор ушёл созывать в зал всех, кто болтался на разных этажах. По окончании песни диктор объявил: «Начинаем трансляцию торжественного собрания, посвящённого 24-й годовщине Октябрьской социалистической революции. В президиуме торжественного собрания товарищи: Иосиф Виссарионович Сталин, Вячеслав Михайлович Молотов, Георгий Максимилианович Маленков, Семён Михайлович Будённый, Василий Прохорович Пронин. Присутствуют члены Политбюро ЦК партии и ГКО, известные военачальники, актив московской парторганизации, воины-фронтовики, ополченцы и другие».

Командиры споро рассаживали бойцов по стульям.

Ровно в 18.30 председатель Моссовета В. П. Пронин открыл торжественное заседание и вскоре предоставил слово И. В. Сталину, объявив его не как первого секретаря ЦК ВКП(б), что было обычным во все прежние годы, а как председателя Государственного комитета обороны и Народного комиссара обороны СССР.

Говорил Сталин спокойно, деловым тоном:

«Истекший год явился не только годом мирного строительства, но и годом войны с немецко-фашистскими захватчиками, вероломно напавшими на нашу миролюбивую страну… В итоге четырёх месяцев войны… опасность для нашей страны не только не ослабла, а наоборот, ещё больше усилилась». Дальше он высмеял расчёты гитлеровских руководителей, задумавших блицкриг, недооценивших прочность советского строя. Процитировал изуверские приказы немецким солдатам, которыми их прямо нацеливали на совершение жестокостей, убийств и насилия. «Немецкие захватчики, — сказал Сталин, — хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же… они её получат. Никакой пощады немецким захватчикам. Смерть немецким оккупантам!»