Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

— Красноармеец просит, чтоб я соборовал его, — объяснил Василий.

— Правильно, нельзя на суд Божий без напутствия.

— А я не умею.

— Я обряд проведу, а ты, сын Божий, у меня чтецом будешь.

Они пошли в избу к Петрову, и батюшка повёл молитву:

— Яко Твое есть Царство и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков… — тут священник отвлёкся, подсказал Василию: — Читай «Аминь. Господи, помилуй», двенадцать раз.

— Аминь. Господи, помилуй, — запел Василий.

Он не думал, гоже ли ему, офицеру, три дня назад принятому кандидатом в члены большевистской партии, читать молитвы. Он думал о судьбе Петрова. Вот жил он, крестьянский парень, в своей нищей деревне. Пришёл в город, чтобы хлебнуть «новой жизни». Был полон светлых надежд — но работы нет, а если есть, то нужны умения, а где их взять. Стал грабить квартиры богатых нэпманов. В одной из них его поймали. Вышел из тюрьмы, а уже клеймо — вор, и опять на дело, и опять в тюрьму. Теперь Петров умирает, раненый в бою за свою неласковую Родину, а где тот нэпман? И где тот чекист, что молодецким ударом вышибал Петрову зубы? Может, в тылу подъедается, а может — погиб три дня назад, как последний дурак прохлопав немецких диверсантов, подкравшихся к Яхромскому мосту, который они, чекисты, охраняли…

Покой, Спасе наш, с праведным рабом Твоим, и сего всели во дворы Твоя, якоже есть писано, презирая, яко благ, прегрешения его вольная и невольная…

Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…

Петрова соборовали, он помер, и Вася с капитаном Ежонковым принесли его, положив на шинель, сюда же, на площадь перед церковью Вознесения Господня.

Молим Тя, Безначальне Отче и Сыне и Душе Святый, прешедшие души во адово дно не отрини, Боже Спасе мой.

— У нашей избе в углу большой иконостас был, — продолжала бормотать старушка, — от прадедов остался. Весь в злате да серебре. Сволочи эти все иконы искололи штыками. Разбили иконостас вдребезги.

Бабка заплакала.

— Вот они, оказывается, чем ночью занимались, — ответил ей Василий. — Мне ребята-разведчики докладывали, что там, в избах, шум. А чего шумят, непонятно. А они вот что.

— Да, сынок. Такие нехристи. У мене там портрет Сталина был, так его не тронули. А Спасителя и Пресвятую Богородицу побили…

Василий вздохнул и пошёл вдоль села к себе в часть.

С небесе Христос Бог наш, яко дождь на руно, Пречистая, сниде на Тя, напаяя весь мир и изсушая вся безбожныя потоки, наводняяй всю землю разумом Своим, Приснодево; Того моли дати покой преставленным рабам Твоим.

На канале происходило что-то невообразимое.

Ещё утром гладкий, теперь лёд шёл волнами, а кое-где стоял торчком. Посередине виднелись два танка с немецкими крестами. Оба, видимо, были уже брошены — а откуда взялись, непонятно. Скорее всего, пытались пройти на этот берег, на помощь своим, по льду, поскольку мост взорван. Василий с недоумением смотрел, как танки, задрав пушки, со скрежетом — нет, не утонули, а, провалившись под лёд, упали на дно. Вспомнился довоенный ещё фильм про князя Александра Невского, там тоже немцы, все в железе, уходили под лёд. Но то, что происходило здесь, на его глазах, было стократно жутче.

— Вы видели, товарищ капитан? — спросил он Ежонкова.

— Ну. Страшное дело. Канал — это такая техника, что вот те нате. Перекрыли шлюзы, и всё. Здесь у нас подо льдом воды нет. Её всю отсосали и там, севернее, слили на тот берег, и почти до Волги утопили на хрен всех немцев. Страхову звонили с Дмитрова, чтоб мы тут не пугались. Да, ещё вот новость! Ты, Василий, знаешь, кого мы здесь побили?

— Так ведь… Как же… Немчуру проклятую.

— Нет, кто у них был командиром, знаешь?

— Откуда мне знать, Николай Александрович?

— Страхову сообщили, что это был этот… как его… фамилии у них, мать, хрен запомнишь, но это тот же гад, который брал Париж.

— Париж брал, а Перемилово взять не смог! — засмеялся Василий. — Хорошо.

— Да, тут им не Париж, ни хрена.

— Париж, было, и мы брали…

Запись от 15 августа 1966 года

Позавчера я присутствовал на встрече Г. К. Жукова с журналистами «Военно-исторического журнала». Георгия Константиновича спросили о событиях у Перемилово, как историческом начале контрнаступления под Москвой. Там Германия получила первое крупное поражение за весь период Второй мировой войны. Он ответил. И нас тут же, при нём, предупредили, что сказанное им — «не для публикаций». Понимаю, почему! Оказывается, там никакого плана контрнаступления не было. Контрнаступление «было организовано ходом событий», сказал маршал.

Я записал за ним: «Нет такого приказа, где заранее, допустим, 30 ноября, 1–2 декабря, отдали бы директиву на контрнаступление. Такая задача не стояла, потому что у нас ни сил не было, ни средств. Мы ввели дополнительно 1-ю Ударную армию, ввели её не 6 декабря, она ввязалась в бой 29 ноября с танковой группой, которая проскочила через канал в районе Яхромы. К 6 декабря, по существу, чуть ли не вся армия была задействована».

На острие удара оказался мой друг Василий. 2 декабря, оставив за спиной канал и взорванный Яхромский мост, его взвод вместе со всем батальоном Страхова, со всей бригадой, всей армией начал методично выдавливать войска Германии из Подмосковья.

С 9 по 15 декабря освободили Рогачёв, Истру, Солнечногорск. Фронт отодвинулся от столицы на сто, а кое-где и больше километров.

— Товарищ Сталин, когда выполнять?

— Немедленно!

Речь шла о постановлении Политбюро: «т. Андрееву вместе с аппаратом ЦК ВКП(б), находящимся в Куйбышеве, к 25 декабря 1941 г. переехать в Москву».

Когда контрнаступление Красной Армии даже не развернулось ещё в полную мощь, Государственный комитет обороны велел разминировать столицу.

К 20 декабря освободили Клин, Калинин, Волоколамск. Накануне Нового 1942 года в столицу вернулись властные организации. Вновь начались многолюдные встречи в кабинетах вождя: и в Ставке, и в Кремле, и на даче.

Иногда Сталин прерывал деловые разговоры ради посторонних, казалось бы, бесед:

— Куда вы смотрите, товарищ Говоров?

— А вот, интересные портреты у вас появились. Я их прежде не замечал.

Действительно, раньше на стене кабинета висела лишь репродукция с картины художника Ефанова «Бурелом» да нескольких фотографий из журнала «Огонёк». А теперь появились написанные маслом портреты Суворова и Кутузова.

— Да, это выдающиеся полководцы, — довольным тоном сказал Сталин. — Думаю, тут им самое место. А вам кто из них больше нравится?

— Кутузов, товарищ Сталин.

— А почему? Подумайте-подумайте.

— Мудрый был человек. Сначала изучит обстановку, всё учтёт, а потом… И дипломат хороший. Как его ни уедали придворные шаркуны, а он своё гнёт. И оказывался прав.