Сергей Бояркин - Солдаты афганской войны

В афганской армии таких жёстких отношений между призывами не было: там старослужащие автоматически становились сержантами и вполне законно командовали молодыми. Я не видел, чтобы аскар унижал аскара, тем более бил — у них всё обходилось без грубостей. Зато аскаров иной раз немилосердно гоняли их офицеры. Так однажды ещё зимой, когда я нёс караул на башне второго поста, то наблюдал забавное зрелище: афганский офицер разбирался со своим взводом, который, судя по всему, в чём-то провинился. Он громко прокричал, и аскары легли на сырую землю, на которой ещё не растаял снег. Затем по команде они поползли вперёд как черви, заложив руки за спину. За каждым движущимся аскаром тянулся чёрный след грязи, а чистенький офицер ходил петухом вдоль ползучего строя, лишь иногда подгоняя сапогом отстающих.

Афганские же офицеры, в свою очередь, побаивались наших советских советников, поскольку те тоже обходились с ними не ласково. И упаси их бог сделать что не так.

Один раз из окна той же башни я наблюдал, как наш военный советник проверял внешний вид у афганских офицеров. Они стояли в линию и по команде сняли головные уборы. У всех были одинаковые короткие причёски уставного образца, только один из офицеров перестарался — из общего фона сразу выделялась его лысая голова. Советник смотрел на его как на ненормального:

— Это что такое? Что такое, спрашиваю?! Зачем под член подстригся?.. Ну и отколол! Вот клоун! Осталось только уши отрезать и идти в цирк дрессированным х..м выступать! Ты офицер или кто? Для офицеров есть уставная стрижка! Понятно? А-а?!

Молодой афганский офицер готов был сквозь землю провалиться и застыв, виновато выслушивал отборные русские выражения. Советник держал речь минут десять, а его переводчик в это время стоял позади него и лишь давился от смеха: всё было ясно и без его помощи. Наконец, немного разрядившись, советник приказал им одеть головные уборы и, сменив тему, продолжил инструктаж.

Вскоре я встретился с этим строгим советником и даже пообщался с ним. Я тогда находился на первом посту — у главных ворот дворца. Тут стояло пятеро часовых. Из них двое аскаров, а трое других часовых были наши, одетые в афганскую форму. На этот пост я заступал частенько. С аскарами мы общались при помощи жестов и отношения у нас были вполне дружеские. Время от времени в ворота въезжали и выезжали правительственные машины, и мы дружно отдавали честь по-афгански: откинув ногу в сторону, затем резко приставив, щёлкали ботинками и выставляли автомат вертикально, магазином вперёд.

Случилось так, что в ту смену у всех кончилось курево. И вот мимо нас проходит тот самый советник, что днём ранее разносил через чур стриженного афганского офицера. Мы спросили у него сигарету, и он, угостив всех, заодно тепло и по-отечески спросил:

— Как служба, ребята?

— Да ничего, справляемся, — ответил я.

— Понимаю, понимаю, — участливо и сердечно покачал головой советник, — не легко здесь служится, не легко… А откуда вы будете?

Мы завели непродолжительный душевный разговор. Я был тронут его добрым отношением к нам — простым солдатам. Докурив сигарету, советник пошёл дальше по своим делам.

Всего во Дворце Народов было около десяти нашх советников — все в званиях майоров и подполковников — и все без исключения они являлись грозой афганских офицеров, независимо от их звания. Но для нас советники были самыми безобидными простыми мужиками. Мы без утайки при них курили и разговаривали на посту, но стоит появится любому нашему офицеру или прапорщику, как разговоры моментально прекращались, а сигареты срочно забычковывались.

За несколько месяцев службы на афганской земле некоторые солдаты вполне освоились к местным условиям и завели друзей среди аскаров. Приятельские отношения базировались, как правило, на меркантильных интересах сторон: надо что достать солдату в городе — обращался к своему аскару и тот, имея более свободный режим, выходил из дворца в город и покупал нужную вещь в духане. Отношение начальства к этому было сдержанным: не наказывалось, но в то же время и не поощрялось.

Однако вскоре зреющей дружбе между братскими армиями был положен конец. Произошло это после того, как одна из боевых операций прошла с большими потерями, — высаженный в тылу противника десант попал в засаду. Начальство, разбирая причины провала, склонилось к выводу, что местные душманы о высадке десанта узнали заблаговременно и подготовились к его встрече. В общем-то, это было бы и не удивительно — о каждой планируемой операции знали загодя все солдаты. Недели за две начиналась интенсивная подготовка: постоянно ходили на тактику и стрельбы, усиленней отрабатывалось взаимодействие. И ещё задолго наперёд личный состав тайными путями был осведомлён даже о таких подробностях, как в каком месте будет проходить и какие силы будут задействованы в планируемой операции. Чтобы пресечь утечку информации, в штабе полка решили наложить полный запрет на общение со всеми афганцами.

— С этого дня никаких разговоров с афганцами, — грозным голосом инструктировал нас замполит нашего батальона. — Никаких афганских друзей… Языки пораспустили! Все военные тайны как на базаре обсуждаете! Забыли, что живём в боевых условиях, в окружении врагов! Кого заметим, что болтает с местными — сразу в наряд вне очереди безо всяких выяснений!

Буквально на следующий день я повстречал Назира. Мы поздоровались, и я, оглянувшись по сторонам, с извинениями начал объяснять, что говорить нам, к сожалению, нельзя.

— Почему? — искренне удивился Назир.

— Командиры запрещают, — пожал плечами я. — Что я могу поделать? Я же солдат.

Назир был взволнован и никак не понимал сути запрета:

— Мы же ведь друзья, или не так?

— Друзья! Конечно мы друзья! Но… я не могу говорить с тобой, и указав на стоящий рядом туалет, я изобразил, как чисто придётся мне его драить, если этот запрет нарушу. Мы говорили всего минут пять, и Назир меня понял правильно.

Однако запреты, касающиеся личного состава, на самих офицеров не распространялись. Получилось так, что офицеры батальона и сам замполит в том числе тоже были в хороших отношениях с Назиром: он нередко покупал и приносил им разный товар из города. Вообще, поскольку Назир был парнем общительным и интересным, у него было много друзей. И всё же, безусловно, наши отношения были самыми близкими, и я этим очень гордился.

Однажды наша рота занималась строевой. Печатая в общем строю шаг, я заметил, как невдалеке от нас Назир передал замполиту какую-то коробку. Потом он стал о чём-то эмоционально и даже с оттенком негодования говорить. Он жестикулировал и показывал рукой на наш строй. Замполит старался уйти от ответа, успокоить его. Но Назир был настойчив и замполит, поскольку дорожил отношениями с Назиром, уступил. Они вместе подошли к ротному: