Леонид Бехтерев - Бой без выстрелов

В середине дня приехало «большое начальство». Предположение оказалось правильным: Гельбен. Был он высок, худощав и сравнительно молод.

Ковшов приветствовал посещение больницы столь высоким гостем, спросил, не разрешит ли гость переводить беседу переводчику больницы врачу Эрнит, немке, родившейся и жившей в Прибалтике, пока она не была выслана сюда.

Гельбен строго посмотрел на Эрнит и что-то сказал своей свите. Те вышли.

Начальник гестапо задавал незначительные вопросы о состоянии больницы. Ковшов на каждый отвечал подробно, при случае посетовал на недоверчивость немецких властей и снова повторил свои утверждения, что командно-политический состав и коммунисты из числа раненых вывезены в первую очередь, никого из них в больнице нет.

Не прерывая беседы, он достал из миски со льдом бутылку боржому, откупорил, налил в фужеры, первым выпил бьющий в нос напиток. Несколько глотков отпил и Гельбен.

— Вы зарегистрировали своих больных в комендатуре как военнопленных немецкой армии? — спросил он.

— Мне не предписывалось это, господин Гельбен. Разрешите сообщить вам, что больница Красного Креста оказывает медицинскую помощь и гражданскому населению. У нас находится на излечении значительное количество женщин и стариков. Они не могут считаться военнопленными. Что же касается раненых, то в городе остались все с исключительно тяжелыми ранениями. Если они и выживут, то на всю жизнь останутся калеками, не пригодными ни к службе, ни к труду.

— Командование армии фюрера должно знать количество пленных! Это упущение военной комендатуры, оно будет исправлено.

— Разрешите заметить: если командование немецкой армии считает раненых пленными, то мы вправе ходатайствовать в комендатуре о том, чтобы больных снабжали продовольствием, в котором мы крайне нуждаемся. Мы живем, господин Гельбен, тем, что приносит население… Разрешите представить справку о наших рационах? Получив разрешение, Ковшов распорядился вызвать Данилова и продолжал:

— Между тем с огорчением должен заявить, что несколько дней назад военнослужащие проходящей через город части немецкой армии забрали в пекарне Красного Креста всю выпечку хлеба. Раненые остались голодными. Голод плохо способствует быстрому заживлению ран. Участились случаи смерти…

Беседа была неожиданно прервана. За дверями кабинета послышались шум, громкие голоса, потом что-то глухо упало. Гельбен беспокойно оглянулся, тревожно посмотрел на Ковшова. Петр Федорович и сам встревожился. Он встал и направился было к двери, но от пинка ноги дверь распахнулась, на столе тоненько звякнул о бутылку фужер.

Вошли два дюжих эсэсовца. Похоже было, они не трезвы. Один из вошедших поднял кулак и шагнул к Ковшову.

— Русиш большевик!

Ковшов поспешно сделал шаг в сторону, и эсэсовцы увидели стоящего за маленьким столиком начальника гестапо. Они растерялись и, как в столбняке, застыли у двери.

Ковшов вышел из кабинета, помог подняться с полу плачущей женщине. Он под руку ввел ее в кабинет.

— Расскажите, Мария Павловна, что произошло? Переводите, Галина Семеновна.

Всхлипывающая женщина рассказала, как она пыталась остановить господ немцев, потому что главный врач занят, но они оскорбили ее грязным словом и толкнули так, что она упала.

Гельбен слушал и неотрывно смотрел на солдат холодным, змеиным взглядом.

Потом он начал говорить, первые слова произнес медленно и тихо, а закончил криком.

Эсэсовцев как ветром сдуло. Гельбен налил боржому, рука его дрожала. «А ты пуглив, оказывается, — подумал Ковшов, — не гнев на громил, а страх твой кричал истошным голосом… Где-то тебя учили наши партизаны, и шум в приемной ты, наверное, принял за неожиданный их визит…»

— Видите, господин Гельбен, как нам приходится, — сказал Ковшов. — Ежеминутно можно подвергнуться оскорблению, унижениям. Кричат: большевик! Это я-то большевик!

Разговор, прерванный эсэсовцами, не клеился. Холодно козырнув двумя пальцами, Гельбен вышел из кабинета. Приехавшие с ним офицеры сидели вдали от конторы на скамейке. Что-то зло им крикнув, он прошел к машине и уехал. За ним поспешили и остальные.

Данилов шел в приемную, но, услышав грозный крик немца, свернул в коридор. Когда Гельбен уехал, он сразу же вбежал в кабинет. Ковшов сидел в кресле бледный, измученный: тяжело достался ему визит гестаповца!

— Спасибо, Галина Семеновна! Идите отдыхать, — отпустил он переводчицу.

Когда она ушла, сказал Данилову:

— Думаю, что сегодня мы отразили еще одну атаку. С помощью… эсэсовцев.

Комендатура потребовала освободить санаторий «Совет» — понадобился для развертывания немецкого госпиталя. Раненых перенесли в санаторий Пирогова, сумели вывезти и припрятанное там продовольствие.

К концу дня срочно вызвали Ковшова в комендатуру. Симонова встретила его приветливо:

— Загордились, Петр Федорович, зазнались, как говорят в России люди партийные.

— Что вы, Фаина Трофимовна, чем мне гордиться и отчего зазнаваться?

— Не скромничайте. Вы в сорочке родились… Нет, пожалуй, даже сразу в бостоновом костюме.

— Скажете, Фаина Трофимовна! Скоро и этот шевиотовый могу потерять…

— Скромность украшает большевика, а вы же беспартийный… У вас новые знакомства. Не только из воды, но и из гестапо вы выходите сухим. Это не всем удается. Да, кстати, какую вы машинистку уволили?

— Никого не увольняли: у нас нет зарплаты. Просто отказались от услуг.

— Странно, она жалуется, пишет, что вы занимаетесь антинемецкими, как она выражается, делами. — Симонова достала из стола листок бумаги и прочитала фразу: «… во вред Германии».

И опять Ковшов смотрел, как тонкие проворные пальцы рвали донос машинистки.

— Господин Ковшов, вам предложено еженедельно давать в жандармерию сведения о движении раненых. Это приказ майора Бооля.

Потом, улыбнувшись, сказала:

— За ковер — спасибо. Роскошная вещь. Не думала, что вы так щедры.

— Дружеские услуги редки, поэтому я ценю их очень высоко, Фаина Трофимовна. И впредь… Если можно, не скажете ли вы, что имеет против нашей больницы господин Батмиев?

— Он требовал подчинить больницу медико-санитарному управлению. У него же ничего в этом управлении нет, а у вас отличная больница. Майор Бооль, после того как вы у него побывали, не согласился. Кроме того, Батмиев считает, что вы скрываете коммунистов, командиров, комиссаров, а он их скрывать не будет. Бургомистра он уже убедил, что вас надо снять с работы, начальник полиции пока возражает.

Она помолчала и, хитровато посмотрев на Ковшова, сказала:

— Зайдите ко мне завтра часов в одиннадцать. Попробую дать документ — защиту от Батмиева и Бочкарова. Но два условия: во-первых, в немецких учреждениях документ не предъявлять, в гестапо — особенно, он — только для русских властей; во-вторых, поставить меня в известность о том, кому он предъявлялся. Согласны?