Леонид Бехтерев - Бой без выстрелов

— Что-нибудь придумали? — спросил он Фадеева.

— Придумали, Петр Федорович. Часа два «совет национальностей» заседал. Не знаю, одобрите ли…

В пекарне — дружный коллектив. Грузин Сергей Срибеков, армянин Арутюн Абаджян, татарин Тагир Файзулин, русский Николай Петров, украинец Филипп Печерский. Федор Яковлевич называл пекарню то «интернационалом», то «советом национальностей».

— Одобрю, одобрю, рассказывайте!

Фадеев предложил Ковшову и Утробину:

— Пиджачки-то снимите: жарко и пыльно. А рассказывает пусть Печерский: он придумал.

Самый старый среди пекарей Филипп Печерский разгладил бороду.

— Товарищ начальник, дело простое. Если ты возьмешь темную муку, скажем центнер, разведешь тесто, если хорошо оно подойдет, то хлеба будет уже сто пятьдесят килограммов. Сто килограммов муки, пятьдесят — припеку. Возьми ты белую муку. Тоже будет припек, только поменьше, килограммов тридцать пять — сорок.

— Это мы знаем, что припек бывает, — заметил Утробин, но Ковшов остановил его:

— Продолжайте, отец.

— Значит, от любой муки — припек. У горожан мука есть, раздали ее немало со складов и из магазинов, чтобы герману не досталась. Мука есть, а хлеба нет: печь негде — ни пекарен, ни топлива. Вот и подумай, товарищ начальник, если мы будем брать муку и бесплатно выпекать хлеб горожанам, а за работу возьмем припек — пойдет к нам мука? — Помолчал и сам себе ответил: — Пойдет! Соседи мне уже набивались мукой. А если мы еще объявим, что припек остается больнице Красного Креста, не сомневайтесь — работы у нас хватит. Тонну муки израсходовали — четыреста килограммов хлеба для больницы есть? Есть!

Ковшов обнял старика. Утробин пожал ему руку и хлопнул по горячей широкой спине.

— Блестяще, товарищ Печерский! Здорово!

Филипп погладил бороду и внушительно сказал:

— Спешить надо, товарищ начальник. А то хозяйчики ходят, пекарни открывать собираются. Нас сманивают и зарплатой и пайками. Что, говорят, вам тут бесплатно работать. По хлебу они до нас не допрыгнут, мы фирму не подведем, только нахальства у них много. Не обошли бы.

— Правильно, отец, не будем откладывать.

Ковшов и Утробин уговорились с Фадеевым о порядке приема муки, о том, как выдавать хлеб, о системе учета.

— От канцелярии вы бы, Петр Федорович, избавили меня. Слаб я на это, — попросил Фадеев.

— Избавим. Учетчицу дадим. На примете есть достойная.

Ковшов вспомнил женщину, которая на днях просила пристроить ее где-нибудь. Комендатура объявила регистрацию жен командного состава Красной Армии, но регистрироваться она не собирается, хотела бы помочь больнице.

— Еще раз большая вам благодарность от имени раненых, от работников больницы. Очень мудрый у вас «совет национальностей», — прощаясь, сказал Ковшов.

— Для своих же стараемся. Вот только как объявить населению? — Пекарь пожал плечами. — Ни газеты, ни радио.

— Не беспокойтесь. Это наша с Ильей Даниловичем забота. Завтра с утра мука пойдет — успеете завтра же хлеб дать?

— Дадим!

Когда они с Утробиным вышли из пекарни, Ковшов не удержал улыбку.

— День такой хороший, что просто не верится, — заговорил он. — Проверка в больнице — удача. Беседа в ответственном учреждении прошла успешно. А то, что пекари придумали, — это же великолепно! Даже не верится, что день пройдет без неприятностей. Придем, а там опять что-нибудь…

— Может быть, сегодня выходной от осложнений, — весело отозвался Утробин.

Почти тотчас после этих слов Ковшова остановил полицай. Оказывается, господин начальник полиции посылал за ним, но Ковшова не было на месте.

— Что ж, Илья Данилович, — нахмурился Ковшов, — как видите, сегодня не выходной.

Курицын был «очень рад визиту господина главного врача».

— Какой же визит, если вызывали, господин начальник полиции! Только что узнал о вашем вызове: долго задержался на беседе у заместителя начальника гестапо господина Геринга, — просто, как говорят о встрече с другом, сказал Ковшов.

Курицын вскочил, схватил руку Ковшова.

— Поздравляю, поздравляю от души, дорогой господин Ковшов! Я хотел сообщить вам, что по указанному вами адресу муку не обнаружили, но я не прекращаю поисков.

— Благодарю вас, господин начальник полиции! Если случатся еще какие-либо инциденты, что я, впрочем, исключаю, разрешите не обращаться ни к господину Герингу, ни к господину Боолю, а прямо к вам. Я твердо надеюсь, что у меня уже не будет оснований беспокоить столь высоких представителей великой Германии.

— Буду всегда рад вас видеть! Зачем домашние мелочи выкладывать перед представителями фюрера? Благодарю вас, господин главный врач, за подарок! Я полагаюсь на вашу скромность: о моем пристрастии никто не знает.

— О, вы напрасно об этом говорите: ведь вы — больной, а я — врач и обязан хранить врачебную тайну. Единственно кому я могу ее открыть — немецкому командованию. (Курицын изменился в лице.) Но полагаю, что не стоит беспокоить их по такому поводу. (Курицын в знак согласия с облегчением закивал головой.) Запас ампул у нас ограничен, — продолжал Ковшов, — но я буду рад иногда делать вам подарок…

Что ж, и в полиции он сегодня выиграл маленький бой. Сегодня все-таки счастливый день.

Вернувшись в больницу, Ковшов собрал своих ближайших помощников, рассказал им о посещении гестапо, о визите к начальнику полиции, с радостью сообщил о предложении «совета национальностей».

— Если дело пойдет хорошо, сможем открыть столовую для обслуживающего персонала, — пообещал он. — Жизнь трудна и дорога, хотя бы обедом работников кормить надо.

Потом пригласил Анну Фесенко и тут же дал задание:

— Идите к священнику. Завтра после заутрени объявите в церкви, что пекарня Красного Креста принимает муку, по ее весу выдает печеный хлеб. Весь припек — в пользу больницы. Никакой платы взиматься не будет.

Старикам немощным можно обещать подводу для перевозки муки. Только это — не часто: лошади у нас тоже не стоят…

Никогда еще со дня прихода гитлеровцев Ковшов не спал так крепко, как в эту ночь.

В гестапо вызывали не только Ковшова, но и других работников больницы. И от них требовали назвать командиров, комиссаров, коммунистов.

Вызвали и Чеботарева.

Из гестапо пришли за ним, когда Михаил Ефремович больной лежал дома. Солдат говорил по-русски плохо:

— Быстро, шнель, шнель. Гестапо.

— Я болен, не могу, — ответил Чеботарев.

— Шнель, шнель! Скоро!

Чеботарев и в самом деле был плох. Незалеченный туберкулез легких осложнился тяжелым плевритом. Ходил он медленно, опираясь на палочку. Затухало зрение: глаукома. Временами очень болели глаза.

— Может быть, лучше, Миша, уйти из города или здесь спрятаться на время? — предлагала Мария Федоровна.