Леонид Бехтерев - Бой без выстрелов

А Будников дулся, ничего не хотел понимать — жил старыми представлениями: вынь да положь документ.

— Спрашивал главного врача о ковре, — рассказывал он в конторе. — Запиши, говорит, что любовнице подарил, только адресом не интересуйся, все равно, говорит, не скажу. А под конец запретил и это записывать…

Денежные поступления у больницы незначительные, главным образом за пользование санитарным пропускником. Эти деньги не приходовались. Может быть, напрасно, может, следовало их провести по кассе? Сначала и Ковшов к тому склонялся, но потом передумал: не выйдет. Приход записать можно, а как показать расход? Написать, что у шофера Ганса Мюллера купили бочку бензина? Приложить расписку старшего полицая о том, что он получил взятку? Подшить к делу документ от начальника полиции о том, что он принял две бутылки коньяку?

Нет, расход этих денег не покажешь в документах. Ковшов так и сказал бухгалтеру.

— Да, зарывается наш главный врач, ой как зарывается! — сокрушался Будников.

— Куда же он зарылся? — спрашивали бухгалтера.

— В беззакония, в нарушения финансовой дисциплины. До «черной кассы» дошел! Контролера бы ему из ревизионного управления!

А перед Ковшовым были ревизоры пострашнее — у этих не будет замечаний и выговоров. Узнай фашисты про тайный склад — расстрела не избежать. Пронюхай гестапо о количестве сожженных историй болезни — можешь угодить на виселицу вместе с теми, кому написаны новые истории.

Тайна тем лучше хранится, чем меньше людей в нее посвящено. О складе знали единицы, а об услугах Симоновой не ведал даже Данилов, возивший ей подарки.

Еще больше возмутился бы Будников, узнай он, что Ковшову для нужд больницы хозяин одного ресторана передал десять тысяч рублей, а священник — дважды по нескольку тысяч. И они не были оприходованы. О них никто не знал, потому что и давали-то их при условии полного сохранения тайны.

Разговоры о дорогих подарках и «черной кассе» усилили недовольство. Все работали в одинаковой опасности, все переносили тяжелые материальные лишения. Поэтому всякий намек на то, что кто-то роскошествует, шикует, уже настораживал.

Всякий раз, когда Ковшова вызывали в гестапо, он говорил об этом не шепотом, а громко, вслух, чтобы как можно больше людей знало. Делал он это потому, что не был уверен, вернется ли оттуда. Пусть люди знают, что он находится в ненасытной пасти зверя, пусть будут готовы к тому, что он останется там не как на пересадочной станции, а надолго, откуда один маршрут — в овраг.

Перед полицаями, часто придиравшимися к больнице, Ковшов афишировал свои хорошие отношения с гестапо и комендатурой. Он знал, как смертельно боятся слуги своих хозяев, как пресмыкаются эти человеческие отбросы, чтобы заслужить не теплое слово, а просто милостивый кивок головой то Гельбена, то Бооля. И спокойное, как бы вскользь, упоминание об оккупационном начальстве помогало: управа с ее полицией умолкали.

Когда Ковшов, предъявив справку, полученную от Симоновой, избежал ареста, предотвратил близкую для всех беду, в больнице были удивлены, допытывались, как же это удалось. Не мог Ковшов сказать о Симоновой, сослался на заступничество гестапо.

И это записали ему в строку, обвиняя в близости к оккупационным властям. «А может, его уже успели обломать? Может, права та женщина, которая назвала его оборотнем?»

Далеко не все, конечно, думали так. Большинство продолжало верить Ковшову и пресекало разговоры о его подарках, «черной кассе», сотрудничестве с врагом, приводили иные доводы:

— Ковер отдал? А может, и два следовало дать?! Отдал за доброе дело, пока фашисты не отобрали.

— Что ж, Ковшов наживается, капитал копит? Зачем же ему мелочами пробавляться? Стоит только продать рестораторам дневную выдачу хлеба на больницу — и он огребет в тысячу раз больше. А ты хлеб жуешь ежедневно. Цена же ему на рынке — сотня за булку!

— Сотрудничает? Кого же у нас арестовали гитлеровцы, кого он выдал? За такое «сотрудничество» ему надо в ноги поклониться!

Князь в лобовую атаку больше не ходил. Казалось, притихли и «господа» из городской управы. Может быть, они отказались от мысли подчинить больницу медико-санитарному управлению? Едва ли. Не раз городская управа направляла в больницу людей с требованием устроить их на работу. Одним разъясняли, что работа в больнице бесплатная, материально ничем не вознаграждается, и они уходили. Другие соглашались и на такие условия, но им говорили:

— К сожалению, нет вакансий. Если появятся — мы известим.

Боялись в больнице тех, кто приходил с направлением городской управы, ее медико-санитарного управления. Ворота для них были закрыты.

Тогда изменники из городской управы предприняли обходный маневр.

Не без участия управы и Батмиева зародилось недовольство Ковшовым в коллективе больницы. Некоторые врачи, работавшие в системе гитлеровских учреждений и медико-санитарного управления, встречая знакомых из больницы Красного Креста, тоном сочувствия говорили:

— Удивляемся вам, рукоплещем! Третий месяц работаете бесплатно. И голод, и неприятности выносите. Встретил вчера Веру Ефимовну — даже не узнал: похудела, постарела, как шестидесятилетняя. Недоедает, наверное…

Врач Красного Креста старался перевести разговор на другую тему. А осадочек в душе оставался. Зарождались мысли о том, что, может быть, лучше подчиниться городской управе? Будет зарплата… Паек… Не станет постоянного изматывающего нервного напряжения.

Все чаще слышал Ковшов разведочные вопросы: может быть, лучше подчиниться?..

Если говорить о личном мнении самого Ковшова, то и умом и сердцем своим он решительно восставал против подчинения городским властям. И вместе с тем постоянно, каждодневно чувствовал, что тучи над больницей сгущаются, что все работники очень устали. Дело не только в материальных лишениях. Не меньше, а может быть и значительно больше изматывало каждодневное напряжение нервов до предела.

Как ни трудна была работа врача, сестры, санитарки в госпитале среди страданий и мучений раненых, но и она теперь в условиях фашистской оккупации, вспоминалась как очень светлое время.

«Смеяться совсем, кажется, все мы разучились, — раздумывал Ковшов. — Смех же, радостная улыбка имеют огромное целебное значение. Право, об этом стоит даже научную работу написать. — И тут же мысль: — Если останемся в живых…»

Ребриков был снаряжен «на заготовку овощей и других продуктов». Ковшов просил его проинформировать о делах больницы, передать командованию партизанского отряда разговоры о необходимости подчиниться городской управе, узнать его мнение.

Ребриков и на этот раз удачно нашел связных на условленном месте отрядного «маяка». Через сутки с полной бричкой капусты и картофеля Ребриков возвратился.