Владимир Полуботко - Гауптвахта

Машина, в которой приехали арестанты, наполняется снегом. Активнее всех орудует лопатой Злотников.

— Веселей работаем! Эй, кто там стоит?

— Ну я стою, — отвечает ему чей-то голос из темноты. — И что из этого?

— А ты не стой, а работай!

— А я устал, и ты мне не указывай!

Злотников втыкает лопату в снег. По-деловому подходит к тёмному силуэту. Удар. Силуэт сгибается пополам и падает в снег. Вмешивается часовой:

— А ну хватит! Ты чего здесь порядки наводишь?

— Старшой, начальничек! — отвечает Злотников неожиданно заискивающим голоском. — Я ж ведь делаю, чтоб оно лучше было! Я ж для пользы — чтоб за родину, за Сталина!

Двор дома офицеров, освещаемый окнами, которые губарям кажутся сверкающими.

Арестанты работают, работают, и машина наконец-таки наполняется доверху снегом и выезжает со двора.

— А теперь — перекур! — объявляет Злотников. Идёмте за мной, я вам покажу, где тут можно погреться!

Все спускаются в кочегарку. Злотников по-хозяйски усаживается на лучшее место, благожелательным взором обводит всех присутствующих. И ведёт такую речь:

— Вы меня поймите правильно. Разве ж я против отдыха? Если хорошо поработали, то можно и отдохнуть.

Почтительное, насторожённое молчание публики.

— Эй, Принцев! — кричит Злотников. — Ну-ка стяни с меня сапоги, а то ноги у меня совсем затекли!

Принцев стоит в нерешительности и не знает, что ему делать. Но чьи-то холуйские руки уже подталкивают его вперёд — дескать делай то, что барин велит.

— Ну? — это грозное мычание Самого.

И Принцев робко подходит к сидящему в величественной позе силачу и снимает с него сапоги.

Злотников усаживается поудобнее, вытягивает ноги.

— Ух! Фу-ух! Легче на душе стало!

Кочегарка дома офицеров.

Оба кочегара — Рябой и Тощий, — а с ними Злотников и Косов играют за столом в домино. Остальные греются, курят, болтают меж собою кто о чём. Но вот партия в домино закончена и Злотников говорит:

— Ну а теперь — так: погрелись и хватит! А ну-ка живо всем за работу! Машина уже давно вернуться должна!

И странное дело — все принимают указание к сведению — встают и медленно тянутся к выходу. Встаёт и Косов, но Злотников придерживает его:

— Сиди! Не рыпайся!

Все вроде бы вышли. Злотников начинает новую партию, стучат «камни», звучат словечки вроде: «А мы тебя — вот так!», «Ну а мы — вот так!», «Ну что ты делаешь, старый хрен?!»

И вдруг появляется Полуботок.

— А ты чего вернулся? — удивляется Злотников.

— А ты чего сам не работаешь? — отвечает Полуботок.

— Я — это я. А ты — это ты. А ну — марш работать!

— И не подумаю.

Косов встаёт с места.

— Я пойду. Так нечестно: мы здесь, а они там…

— Сиди, — придерживает его за рукав Злотников.

Косов вырывается.

— Нет, я всё-таки пойду. И ты тоже — пойдём!

Видя, что Косов уходит, Злотников отодвигает домино, встаёт. Без поддержки человека номер два он чувствует себя неловко.

— Ну что? Доигрывать не будем? — спрашивает Тощий.

— Не будем, — отвечает Злотников и, повернувшись к Полуботку, шипит:

— Вечно ты встреваешь не в своё дело!

Рябой, видя, что их оставляют, спрашивает Тощего:

— Давай тогда выпьем, что ли?

И достаёт бутылку и стаканы.

Двор дома офицеров.

Работа кипит: наполняется снегом всё та же грузовая машина, уже вернувшаяся за новою порцией груза.

Гаснут некоторые окна в доме офицеров.

Камера номер семь.

Отбой. Арестанты укладываются на свои «постели».

— Эй, Полуботок! — говорит Злотников.

— Что? — отвечает Полуботок из-под своего «одеяла».

— Не советую тебе портить со мной отношения. Ты что же думаешь: если мы с тобой из одного полка и если призывались вместе, так теперь тебе всё можно?

Полуботок приподнимается над «подушкою»:

— Слушай ты, сверхчеловек! Плевал я на тебя!

— Смотри, как бы для тебя это не кончилось плохо.

Полуботок вскакивает:

— Это ты что имеешь в виду?!

Кац возмущён:

— Спать мешаешь! Тебе сказали — прими к сведенью, вот и всё.

— Да с какой стати я буду молчать?! И вы все! Почему вы молчите? У нас в камере два негодяя. Один — сексуальный маньяк, а другой супермена из себя корчит! Что же мы с ними не справимся? — Полуботок оглядывает присутствующих. — Ведь нас больше!

Все откровенно молчат. У Каца — многозначительная улыбочка. Лисицын вопросительно смотрит на Хозяина, что-то шепчет ему, кивая на Полуботка.

— Не сейчас, — чуть слышно отвечает ему Злотников. И с этими словами поудобнее упаковывается в шинель и засыпает.

Все спят. Только один Полуботок лежит на спине с открытыми глазами.

И вспоминается ему уже знакомый нам кабинет командира конвойной роты старшего лейтенанта Тобольцева.

Командир, сидя за своим столом, говорит входящему в кабинет писарю:

— Ты представляешь, Полуботок: купил я вчера альбом с репродукциями Рембрандта. Так ты знаешь: там в нём всё по-немецки написано — издание-то гэдээрское. Давай-ка подсаживайся, будешь мне переводить! А то я замучился листать немецко-русский словарь.

Писарь подсаживается. Рассматривает с командиром цветные и чёрно-белые иллюстрации в альбоме.

— Это всё — его сплошные автопортреты, — поясняет старший лейтенант Тобольцев. — Уж это я перевести смог… А это глянь: какая женщина! — восхищённо рассматривает голую Данаю…

На чёрно-белой иллюстрации под названием «Christus in Emmaus» он почему-то особенно долго задерживается.

— Что это за чёрный силуэт, как ты думаешь?

— Это Христос, — отвечает Полуботок. — Обратите внимание: на этой картине Рембрандт почему-то не соблюдает перспективу — доски на полу и на стене!

— Да, точно! — изумляется Тобольцев. — Скажи, пожалуйста, ведь великий был художник, а такие дурацкие промахи допускал!

Некоторое время спустя Полуботок читает немецкий текст:

— Drei Jahre dauerte die Lehrzeit bei Swanenburch, dann ging Rembrandt auf ein halbes Jahr nach Amsterdam zu Pieter Lastman…

— Ты мне переводи, переводи! — нетерпеливо перебивает его командир роты.

— Перевожу: три года длилось учение у Сваненбурха, а затем Рембрандт отправился на полгода в Амстердам к Питеру Ластману…

Двор гауптвахты. Часов девять утра.

Старший лейтенант Домброва проходит вдоль строя арестантов, внимательно с ног до головы разглядывая каждого.

Останавливается.

— Бандит, почему сапоги плохо начищены?

Арестант пришибленно молчит.

Домброва переходит к следующему.

— Почему бляха плохо начищена?

В ответ — взгляд, направленный в неизведанную даль. Подавленное молчание.

Домброва, обращаясь к обоим, говорит:

— Ещё раз замечу подобное — добавлю срок.