Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

— Оттого и рыжий, — тяжело сострил Иванов.

— Я завтра попробую Чая, — решительно сказал Андрей.

— А как же Бондаренко? — спросил Кельчевский.

— А я подожду, пока адъютанту летать надоест, тогда я его возьму.

— Вижу я, двое офицеров выйдут к барьеру из-за одной лошади. Надо доложить командиру дивизиона, — бурчал Иванов.

— Вот Василиса Климентьевна приедет, она Чая не любит, — сказал Кулагин. — При ней солдат с Чая слетел, разбился. Она запретит адъютанту садиться на Чая.

— Что вы говорите? — вскричал Кельчевский. — Неужели приезжает?

— И опять с Вавочкой.

— С-с-с! — засвистал дурашливо кандидат. — Кончилось тихое житие. К инспекторскому смотру го-товсь!

— Кто это Василиса Климентьевна? — спросил Андрей.

— Мать-командирша. Держись, адъютант. Хвост вам накрутит.

— Это что же, жена Торопова?

— Всякие бывают жены, — смеялся Кельчевский. — А это, я вам говорю, мать-командирша. Она вас так к рукам приберет, что и не вздохнете. По-настоящему почувствуете, что такое адъютант.

— Я ведь военную карьеру не делаю и в благоволении отцов-командиров не нуждаюсь…

— Зануждаетесь… Словом, что говорить. Поживем — увидим! Одно для вас есть спасение, одна лазейка — становитесь женихом Вавочки.

— А она, кстати, недурненький кусочек! — заерзал на скамье кандидат.

— Кандидат прицеливался — отшили, — буркнул Иванов.

— Отшили, миленький, отшили, — покачал жалостливо головой кандидат. — И будущим домиком в Оренбурге не соблазнились.

— Кандидат чуть горькую не запил.

— Как же их на фронт пустят? — удивился Андрей.

— Пустят. Василиса Климентьевна уже была раз. Едва выпроводили. Поход начался…

— В четверг приезжают, — сообщил Кулагин.

— Ну что ж, всем дивизионом поедем встречать, — с лукавинкой посмеивался Иванов.

Чая подали утром к столовой палатке. Из передков, где стоял теперь Чай, пришли фельдфебель и каптенармус Клычков. Пришли явно из любопытства. Клычков был широкоплечий, чудовищной силы парень с загорелым, почти черным лицом. Казалось, рука его, толстая, жилистая, как суковатая ветка кедра, способна была посадить на круп лошадь на всем скаку или переломить ей шею. На Чая он сел, не взнуздав его мундштуком, и Чай, поносив его по полям, сбросил у самого бивуака. Клычков вернулся в обоз с половиной штанины и разодранной шеей.

— Ой, зря, ваше благородие, связываетесь! — сказал он. — Скаженный конь, одно можно сказать.

Чая держали трое. Андрей сел в седло спокойно, и Чай, как ладья, отъехал в сторону, потянув за собой всех троих. Андрей сжал, как мог, шенкеля, ожидая бури, но Чай двинулся ровным размашистым шагом на дорогу.

— Я за вами сейчас! — крикнул Клычков. — А то как бы чего не случилось. — Он бегом помчался к конюшне.

Но Чай шел по дороге, как в манеже, и Андрей даже отпустил трензеля и мундштук и, знакомясь, похлопывал коня по золотистой, гладко вычесанной шее. Позади затрусила фурманка, и, боясь, как бы она не вздумала опередить его, Андрей перевел Чая на рысь. С проселка въезжали на дорогу двое ординарцев — пришлось увеличивать рысь до полного аллюра. При первой возможности Андрей свернул в сторону с большой дороги. На повороте видел, что позади на черном коне, поднимая облако пыли, скачет Клычков.

Чай нес всадника бодро и мягко, шаг у него был широк и ровен. Андрей проверил, слушает ли он повод. Лошадь была чутка и к шенкелям, и к шпорам, и Андрею уже начинало казаться, что он зря так долго поддавался запугиванию и отказывался от превосходного коня. Осмелев, он повернул Чая обратно и поехал навстречу Клычкову. Чай, нервно прядая ушами, прошел мимо каких-то всадников и бросился, храпя, в сторону от остановившегося на скаку Клычкова, но тут же выровнял шаг и пошел к дому еще быстрее.

Андрей сдерживал его, но жеребец, почуяв приближение конюшни, шел, задирая голову назад и выкинув в напряжении грудь.

Андрей жестко взял повод. Чай задрал голову еще больше и бросил передними ногами. Андрей еще круче взял мундштук, но Чай, сломав его усилие, изогнул теперь шею книзу, закусил удила и понес. Лошадь тянула, как отпущенная стальная пружина. Руки немели от напряжения, но голова Чая по-прежнему лежала на груди и сверху был виден налитой красным звериный глаз.

Чай проскочил бивуак. Люди выбегали из палаток. Чей-то знакомый голос крикнул:

— Голову!

И нагнувшийся Андрей вскакал в конюшню. Шенкеля не выдержали, и он тяжелым ядром полетел в ясли…

— Хорошо, не было гвоздей в стенке, — говорил Кельчевский, снимая соринки с Андреева френча. — Могли бы повиснуть, как картина. Не разбились?

Андрей отплевывал сухую труху и с раздражением смотрел на вздрагивающие бока жеребца.

— Это все-таки удачно. Могло быть хуже, — утешал Кельчевский.

На другой день Чай взлетел от мотоцикла. Он сразу перемахнул канаву, и Андрей пустил его по полю. Мимо пролетали леса и рощи, пни грозили падением, ямы и окопы западнями залегли во всех направлениях. Хрипя, взлетал конь на крутые холмы, за которыми могли притаиться разработанные песчаные карьеры и рытвины, слетал в травянистые долины, и Андрей заботился только о том, чтобы не очутиться в мелких колючих порослях ельника и не дать Чаю повернуть к конюшне с полным повторением вчерашнего спектакля.

Когда Чай выдохся от бешеной скачки, Андрей был в полутора часах езды от лагеря. Он пустил вспотевшего коня рысью, и Чай, мокрый до бабок, остановился на бивуаке.

— Да вы как в бане побывали, ваше благородие, — улыбался подвернувшийся и принявший лошадь ординарец.

Андрея поздравляли, как будто он одержал настоящую победу.

«Теперь уже нельзя сдаваться», — решил Андрей.

Мигулин принес толстое письмо, и, утирая пот мокрым платком, Андрей читал в палатке Татьянин насыщенный горечью рассказ о лазаретной жизни, о том, что она подготовляет свой перевод на фронт и просит его намекнуть в письме, где стоит дивизион. Теперь, когда его перевели в обычную корпусную артиллерию, можно надеяться на постоянную или по крайней мере длительную стоянку, и для нее есть смысл устроиться в госпитале или отряде его корпуса. Так они смогут встречаться хоть изредка.

Торопову поехали встречать полковник, Герст и Иванов. У кандидата болели зубы. Кельчевский, расстроенный, сидел в палатке — он получил известие из Кустаная, что жена его уже давно была больна, но не писала ему об этом, а теперь предстоит операция, и уже все равно… Муж должен знать.

— Вы понимаете, — хмуро жаловался он Андрею, — операция в Кустанае. Даже в Оренбург нельзя ее свезти. Вот страна! Австралия какая-то!

— Отчего же вы забрались туда?

— Как чего?.. В переселенческом управлении я. Условия хорошие. Оклад… На западе нам, полякам, нет хода — затирают.