Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Увидев адъютанта, Фролов сделал руки по швам.

— Что вас интересует в нашей канцелярии, Василиса Климентьевна? — спросил Андрей.

— Так, вообще, все… У казначея я уже просмотрела. А теперь с приказами знакомлюсь. Дела мужа и его части меня всегда интересовали. А что?

— По уставу никто, кроме лиц командного состава, не может быть допущен к делам воинской части.

— Я не посторонняя.

— Но вы и не лицо командного состава.

— Ну, ладно, я посмотрю кое-что, и все…

— Я очень прошу вас, Василиса Климентьевна, сейчас же, немедленно вернуть мне все дела.

— Вы что, боитесь? Непорядки, вероятно?

— Прошу вас не оскорблять меня. А вам, Фролов, я ставлю на вид невыполнение устава.

Фролов вытянулся, постоял минуту и отошел в сторону.

— Я смотрю дела с разрешения командира дивизиона.

— Этого мало. Будьте любезны, в таком случае принесите мне письменное приказание. Предупреждаю только, что этот замечательный документ будет доложен в штабе корпуса и… отправлен в столичную печать.

— Как вы смеете? Мальчишка! Вы офицер и лишены уважения к командиру части. Вы ведь сами когда-нибудь будете командиром.

— Никогда не буду.

— Да, ведь вы студент… В этом все дело. Вы далеки от духа армии. Мне вы показались приличным человеком…

Андрей молча собирал дела и папки.

— Прошу вас, — сказал он, спрятав бумаги в стол.

Василиса Климентьевна сидела недвижно.

Андрей задул свечу.

— Вежливо. Дайте по крайней мере руку!

Андрей взял командиршу под руку, и старуха, всхлипнув в темноте, очень больно ущипнула его выше локтя.

Торопов, разъяренный, стоял перед Андреем. Сжатые руки его чернели на поясе, как неживые. Выцветшие глаза и хриплый голос атрофированной от многолетнего пьянства гортани делали его гнев скорее смешным, чем страшным, но Андрей чувствовал, как в этом расхлябанном теле на минуту встает «аршин» — костяк старого кадровика.

— Вы, кажется, позволили себе быть непочтительным по отношению к моей жене? — прошипел он, разбрасывая фонтаны слюны и закинув при этом голову назад.

Андрей вынул платок, с нарочитой гримасой вытер щеку, на которую капнуло, и, воспользовавшись паузой, заметил:

— Может быть, господин полковник, мне будет позволено узнать, в чем выразилась моя непочтительность?

Полковничьи пальцы дернулись и зачастили по желтому ремню мелкой дрожью.

— Прапорщик, вы мне не устраивайте здесь дипломатический салон. Мы здесь все солдаты.

— За исключением вашей супруги, господин полковник, — сказал Андрей, но тут же почувствовал, что раз он дразнит старика — значит, и его спокойствие уходит.

— Вот видишь, видишь? — послышался голос за занавеской. — Он позволяет себе слишком много.

«Значит, полковница подслушивала!» Андрей сразу перешел в то состояние, когда течение ссоры владеет человеком.

— Что с вами можно позволить? — бросил он со злобной презрительностью.

Полковница взвизгнула и бросилась вперед. Полковник одной рукой удержал супругу, но сам еще ближе придвинулся к Андрею.

Его всегда маленькие, мутные, а теперь навыкате глаза стали вдруг страшными, как у эпилептика.

— Это оскорбление старшего в чине… прямого начальника. Под суд! — задыхался Торопов.

— В чем моя вина? Я не допустил постороннюю женщину к бумагам и приказам согласно уставу…

— Молча-а-а… — взвизгнул внезапно приобревший гибкость голос Торопова. Но старик захлебнулся в выкрике на букве «а», замахал перед собой руками и в два-три приема, как деревянная кукла, у которой развинтились шарниры, свалился назад на пол…

В комнату вбежал Василий и, непочтительно подхватив командира под руки, поволок его к кровати.

Андрей весь вечер просидел в избе. Тем временем Мигулин по собственной инициативе сообщался с Василием. Торопов долго не мог прийти в себя. Но и придя в сознание, он продолжал задыхаться, и командирша окончательно уложила его в постель. Она не пустила пришедших к нему офицеров, боясь за сердце больного.

Поздно вечером к Андрею зашел Кельчевский. Он рассказал, что доктор определил у больного нефрит, что организм его вконец истощен и он нуждается в серьезном и длительном лечении. По тону его Андрей никак не мог определить, как относится Кельчевский к случившемуся и как приняли ссору другие офицеры.

Торопов уехал через три дня. Его свезли на станцию в покойной коляске. Сопровождаемый дочерью и женой, он сел в вагон и отправился в Оренбург.

Угрызений совести Андрей не испытывал, но был почему-то убежден, что его отношения с офицерами теперь резко испортятся, и уже заранее черствел в каком-то плохо осознанном упорстве. Торопова ни любили, ни ненавидели. К нему относились как к запойному пьянице-старику, осколку прошлого. Андрею он казался оживленной мумией. Но все равно ему, Андрею, не следовало глумиться над больным стариком. Дело обошлось бы пустяками. Может быть, коробило именно то, что в ссоре была замешана женщина. Андрей лежал теперь целыми днями на койке, не всегда выходил к обеду, первым уходил из-за стола и старался выбирать места для прогулок подальше от дивизионного бивуака.

Казалось, офицеры приняли как должное стремление Андрея к уединению.

Между тем «колесо счастья» вертелось своим чередом изо дня в день. Все так же хрустел желтыми катеринками с целью произвести впечатление огромный прапорщик Кулагин. Все с тем же хищным жестом сухих, как птичьи лапы, рук придвигал к себе пачки рваных рублей кандидат, все так же некстати усмехался в бороду поручик Иванов и добродушно склонял черта на все лады доктор из семинаристов Вельский.

Но «Армейский карточный клуб» не процветал. Фронтовые части стояли слишком далеко. Соседи тыловики в большинстве принадлежали к другому корпусу и были мало знакомы.

Каждый партнер был на счету.

Вероятно, потому не прошло и недели после отъезда Торопова, как в час послеобеденного отдыха, когда Андрей лежал у себя с книгой, к нему ватагой ворвались офицеры:

— Довольно бездействовать, Мартыныч, Пошли, пошли!

— Куда?

— На зеленое поле. В шмоньку.

— Не отстанем!

— Маком!

— По рублику, по рублику! — взвизгивал с безобразной карикатурной приветливостью кандидат.

— Иди, Мартыныч, — басил временно исполнявший обязанности командира дивизиона поручик Иванов. — Мы тебе кровь пустим.

— Штаны снимем!

— Не просите, не просите его, Иван Иванович. Кого упрашивают, тот всегда выигрывает, — плакался кандидат. — Сам пусть идет. Или силушкой!

— Силушкой! — подхватили другие. — Не хочет, так силушкой.

запел приехавший с позиций капитан Андрущенко.