Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

— Из чего это видно? — возмутился Андрей.

— Пояс у него как надет? Пряжка на заднице болтается. Нестроевщина!

— Разве что пряжка…

— В разговоры мешается!..

Наутро командир сообщил, что в Фолтиченах дивизиону дается дневка и он предлагает Андрею ехать вперед одному, подготовлять квартиры и узнавать дальнейший маршрут.

Андрей погрузил кровать в тарантас, посадил с собой Мигулина и помчался вперед.

— Вино закупайте, — закричал ему вслед Лопатин, — все, какое встретите…

Сады и палисадники Фолтичен еще только сбрасывали сухие осенние листья. Стаями пестрых птиц, которым связали или подрезали крылышки, ветер нес их по асфальтовым тротуарам главной и почти единственной улицы. Резные и чугунные литые решетки, ампирные колонны особняков, легкость построек с тонкими стенами, с массой стекла придавали городку вид богатого дачного поселка. Здесь не чувствовалась война, хотя у Кимполунга уже давно шли жестокие бои с германцами, пытавшимися пробиться сквозь двойной кордон карпатских вершин и русских дивизий в молдавские долины.

Нарядный городок неожиданно оборотился грязнымы и нищими предместьями и исчез за поворотом шоссе. Андрей обогнал батальон спешивших на юг туркестанцев. У солдат были вдребезги разбиты сапоги. Присаживаясь на обочину, они, ругаясь, кое-как подвязывали отстающие подошвы. У многих ноги были в тряпках и лаптях, а потому колонна не имела вида, была оскорбительно неуклюжа и неопрятна.

Он обгонял хлебопекарни, саперов и кавалерийские эскадроны, парки, транспорты, повозки фуражиров. «Колбасники» медленно на руках несли к югу наполненную газом большую, похожую на ливерную, «колбасу». Казаки пели, стоя в седлах, и на концах их пик торчали подхваченные по дорогам с лихостью и меткостью цыплята, утки и даже поросята…

Первая ночевка была намечена у большой узловой станции Пашкани. Здесь железная дорога из Ясс поворачивала на юг, к местам ожесточенных боев с наступающими от Бухареста германскими и болгарскими войсками. Станция походила на плотину, через которую прорвался водопад, низвергавшийся под каким-то упорным давлением со стороны русской равнины на узкую полосу молдавской земли, стиснутой между Карпатами и Прутом. К станции один за другим подходили куцые воинские эшелоны. Здесь они поворачивали на юг, на Романь и Бакеу, или разгружались и шли пешим маршем к карпатским ущельям, к Кимполунгу, Дорна-Ватре и Пятра.

Комендант посоветовал ночевать в имении румынского боярина, в двух километрах от дороги. Станция была забита предельно. На асфальте большими серыми кавычками в несколько рядов лежали навьюченные ранцами и мешками солдаты. В крошечном зале было душно, несмотря на разбитые окна, и в буфете можно было достать только бабку из мамалыги, политую подозрительным и безвкусным соусом.

На помещичьем дворе уже стояло несколько колясок и тарантасов. Ветер волнами гнал вершины дерев над крышей, над пристройками. С чувством неловкости Андрей направился к подъезду, увитому виноградом. Какой-то человек, скорей всего лакей или мажордом, предупредительно сбежал по ступенькам и спросил Андрея на ломаном польском языке, что ему угодно. Андрей ответил по-французски. Тогда с террасы послышался низкий женский голос:

— Voulez-vous entrer, monsieur! [16] Зайдите, пожалуйста (франц.).

Дородная фигура большой женщины обрисовалась на верхней ступеньке. Андрей различил в темноте огромный, словно бы искусственный, шиньон черных волос, черное платье и черную кружевную накидку на плечах. Он поднялся по шатким, хлябающим ступенькам.

Из освещенной оранжевым светом комнаты в обширную переднюю вышел старик в туфлях и бархатном пиджаке и вопросительно смотрел на жену и Андрея.

— C'est mon mari… [17] Это мой муж (франц.).

— Charme de vous voir [18] Мы вам рады (франц.). , — кивнул равнодушно старик. — Прошу вас, — он протянул руку Андрею. — Vous trouverez votre répos chez nous [19] Вы можете отдохнуть у нас (франц.). .

— Вы мне позволите в таком случае почиститься? Вы знаете, дороги…

— Да-да, конечно! — засуетилась мадам. — И потом прошу вас к столу. Будет еще один офицер, полковник, князь Оболенский. Всех мы, конечно, не можем принять у себя…

Подходя к столу, Андрей представился, звякнул шпорами и приложился к руке хозяйки. Это окончательно подкупило помещицу, и за стол сели четверо, очевидно довольных друг другом людей.

Полковник носил генштабистские аксельбанты и сперва было покосился на прапорщика, но, увидев на столе рубиновые и изумрудные графинчики, узкие блюда и хрустальные вазочки с закусками, мгновенно подобрел и старательно засунул салфетку в разрез только еще входившего в моду у штабных английского френча с отложным воротником.

Над большим столом на массивных цепях чуть-чуть покачивался огромный теплый абажур, отчего стены обширной столовой отступали во мрак. Трудно было определить, какой стиль имел в виду владелец дома, создавая эту комнату.

Оленьи рога, клыкастая кабанья голова напоминали замки и охотничьи дома обедневших германских баронов, шелковые обои и хрустальные полки с фарфором тянулись к Франции, мещанская безвкусица проглядывала в подборе пейзажей и натюрмортов, среди которых попадалось и рыночное мастерство доморощенных артистов, и, наконец, повсюду на столах и стенах — румынские вышивки, которые, по-видимому, должны были придавать национальный характер убранству дома.

Полковник сел, говорил и осматривал комнату, почти не скрывая своего аристократического презрения к хозяевам.

Хозяйка держалась в тени, поблескивала огромными глазами в гнездах синеватых теней и говорила с резким румынским акцентом.

Хозяин сменил туфли на мягкие прюнелевые ботинки. Он ел мало, лениво, что-то диетическое… Лицо у него было лишено каких-либо ярко выраженных национальных черт, и, наблюдая за ним, Андрей определил, что у него холодноватый и тусклый взгляд скептика, рассматривающего всю жизнь с вершины своих шестидесяти лет и пропускающего все чужие радости и горести сквозь желчь привычных болезней и потерявших остроту разочарований.

— Меня поразила пустынность и какая-то, ну… нищета румынских городов, — говорил полковник, укладывая анчоус на тонкий соленый бисквит. — В магазинах ничего. Полки зияют пустотой. Ведь Румыния всегда слыла сытой, хлебной страной.

— Ваши солдаты удвоили наше население, беженцы его утроили, — едва повел бровями хозяин.

— Кое-какие сделки с Германией, вероятно, сказались тоже, — высоко поднял вилку полковник.

— Продавали в обе стороны… Была выгодная конъюнктура, — спокойно хрустел сухарем боярин.

— Скажу прямо — ваша страна плохо встречает своих союзников.