Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Старик хозяин каждое утро приходил к Андрею, стучал в пол клюкою из невероятного виноградного корня, гнул широкие плечи в дверях и, не снимая шапки, говорил:

— Bona diminiaca, domnu! [21] Доброе утро, господин (рум.).

Ищущим взором он обходил комнату и, убедившись в том, что все здесь по-старому, усаживался на тяжелой, как из камня, лаве у самой двери и, поглаживая кудластую, будто из мелкой пружины, бороду, вел с Андреем разговор редко расставленными, всегда одними и теми же словами и, посидев с полчаса, куда-то исчезал на целый день.

Только однажды он влетел шумно, с воспаленными черными бегающими глазами, и, размахивая чудовищными, согнутыми старостью ладонями, что-то лопотал, не давая прервать себя, топал ногами, смешно взвизгивал и наконец ударил рваной смушковой шапкой об пол.

Мигулин, подергивая одним усом, что он делал, когда смеялся про себя и когда был взволнован, взял старика за пуговицу темно-коричневой свитки:

— Вúно?

Старик посмотрел на него, как смотрит утопающий на подброшенный услужливой волной обломок мачты, и быстро-быстро утвердительно замотал головой.

— Что такое? — спросил неожиданного толмача Андрей.

— Вино у него сперли.

— Какое вино?

— А он зарыл две бочки в землю, а ребята выкопали.

— Какие ребята?

— А кто их знает… ночью.

— Наши?

— Может, и наши.

Деревня была богатая. Здесь у дороги жили корчмари, мельник, староста, у многих в горах были стада и пастбища, виноградники и даже поля, сбегавшие по обочинам холмистых предгорий к узким долинам речушек, бежавших в Серет и Быстрицу.

Но с приходом русских войск крестьяне отослали женщин с телегами, груженными добром, в большую молдавскую долину на восток, туда, где войск было мало, и заодно увели стада овец и коров. Здесь, на перевалах, при избах остались лишь деды и отцы.

Интендантские грузы с трудом просачивались на румынские дороги через три всегда забитые пограничные станции, и военные чиновники закупали в румынских деревнях все, что было возможно. Остальное реквизировали королевские жандармы. Уже к зиме у крестьян не оставалось самого необходимого. И только молодое вино, тайком зарытое в подвалах, под завалинками домов, на огородах и даже в ближайших перелесках, хранилось на будущие времена.

У офицеров и у богатых солдат вино не переводилось. Его покупали ведрами и пили, красное с водой, а белое — как воду.

Возмущенный кражей, Андрей отправился к командиру. Лопатин вместе с молодым казначеем, сменившим больного старика, сидел у самой богатой хозяйки в деревне, муж которой служил в армии полковым капельмейстером. В большой натопленной комнате, за крытым зеленой клеенкой столом, сидели Лопатин, казначей, Кулагин и Кельчевский.

Хозяйка с ногами забралась на устланную множеством домотканых изделий широкую лаву и молчаливыми улыбками и лепетом непонятных румынских слов отвечала на откровенные заигрывания четырех офицеров.

Она была малого роста, плечиста, нескладна, почти четырехугольник без талии. Руки у нее были короткопалые, со сломанными ногтями, но лицо было молодо, свежо и украшено обычными на юге, но поразительными для северян яркими черными глазами. Этого было достаточно, чтобы все здесь считали ее привлекательной и искали ее ласк и симпатий.

Она чувствовала на себе ищущие взоры, веселилась и отдавалась этой игре, мало задумываясь о последствиях.

В ее доме поселились казначей и доктор Вельский, но ходили сюда все офицеры, как будто к своим товарищам, а на самом деле надеясь поухаживать за хозяйкой.

— Действительно, новость! — равнодушно процедил Лопатин в ответ на возмущенную речь Андрея. — Попробуйте уследить.

— Надо что-нибудь предпринять…

— Так я же вам говорю: найдите виновных — предпримем, — говорил, потягивая вино, Лопатин.

— Надо предупреждать такие явления, надо отдать приказ…

— Стану я еще всякой ерундой заниматься…

Андрей не знал, что сказать.

— А потом ведь это гроши. Три целковых бочка, А солдатам все-таки развлечение. На войне без воровства не бывает. А вы за румынскую бурду воюете!

— Воровство — всегда воровство, — сказал Андрей, — и на войне тоже.

— Да кто мне докажет, что это мои солдаты отрыли бочку? Это скорей всего пехота. В общем, лучше садитесь пить с нами. Маринка вам на ухо по-румынски помурлычет.

Маринка сейчас же прильнула к Андрею, что-то шептала, мурлыкала незнакомые песенки. Казначей делал вид, что ревнует, прочие изображали неподдельное веселье, помогая воображению вином. В темном углу привидением сидела мать хозяйки — древняя глухая старуха, с которой никто больше не считался. Она, как маятник, качала высушенной восковой головой.

Снег забросал дорогу и горные леса. Метели намели сугробы в оврагах и ущельях, облепили даже те отвесные бока лесных скал, на которых, казалось бы, не удержаться под ударами ветра и капле. Здесь, на перевале, почти всегда кружил и запевал ветер. Люди кутались и, идя боком, с трудом пробивались через коридор перевала, который вытяжною трубой залег между двумя долинами.

Вьюги прекратили бои в горах.

Теперь обе враждующие армии сражались с морозом.

— Ящиками человечину хороним, — жаловался знакомый главврач за преферансом. — Руки, ноги так, свалим в кучу, ящик сколотим — и в землю. Знай режь, как на бойне. Лечение? Какое же. Оттает — ну и имеете антонов огонь.

В лютую стужу, в крещенский вечер, Андрей забрался в окопы с капитаном Андрущенко. Коней оставили внизу, в лощине, где в наскоро сооруженных из бревен и еловых ветвей конюшнях дрогли на холоду лошади полкового штаба. Горные тропы кружили, ныряли в присыпанные снегом хвойные заросли, блестели на солнце вытоптанным следом, дугами разбегались по обочинам скалистых, обрывистых берегов глубокого ущелья. Между фронтами далеко внизу под снегом и льдом успокоилась на зиму горная речка. Карпаты дыбились здесь частыми щетинистыми головами хребтов и отрогов — неприступный заповедник между освоенными людьми долинами больших румынских и венгерских рек.

Здесь все живое таилось, пряталось, боялось света и открытого места. Под каждой елью, прицепившейся к боку скалы, мог быть замаскированный пулемет, за камнем, поросшим снежным мохом, мог лежать враг — разведчик. Окопы рыли там, где земля уступала ударам лома. На скалистых обрывах накатывали гряды камней, и они служили брустверами сторожевым охранениям. Прятались в лесу, не разводя огня. Пехотные офицеры жаловались на тяжелые условия: негде согреться, нельзя развести костер, часовые замерзают на посту, по ночам в белых саванах бродят крупные партии вражеских разведчиков, трудно доставлять в горы провиант, патроны, запасы. Солдаты злы, есть много дезертиров, участились случаи неповиновения.