Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

В офицерском блиндаже стало уныло и тихо. Архангельский (может быть, к счастью для других) был неразговорчив. Он много спал, не разбирая времени. Часами резал из деревянных чурбанчиков птичек и ящериц и раскрашивал их карандашами. Перцович исчезал на соседних батареях или в солдатских блиндажах, где у него была дружба с некоторыми из солдат. Кольцов томился бездельем и одиночеством и то и дело выдумывал самые разнообразные комиссии — должно быть, чтобы убить время и найти выход своей энергии. Он осматривал с комиссией сбрую, проверял батарейные книги, ревизовал каптенармуса, на досуге учил молодых солдат чистить лошадей, рисовал бесчисленные панорамы позиций.

Соловин относился к кольцовским комиссиям отрицательно, но молчал. Опытным глазом он усмотрел, что в эти комиссии уходит часть буйной, разбуженной солдатской энергии. Пока Кольцов спорил с членами комиссий, он раскладывал бесконечные пасьянсы.

Отношения с солдатами налаживались у Андрея с трудом. В каждом взводе нашлись такие, которые почти целиком вернули ему прежнее расположение, но рядом были и такие, которые под внешней сдержанностью затаили недобрые чувства.

Андрея угнетало это отчуждение солдат. Нарастало чувство обиды. Казалось ему — он ничем не заслужил такого отношения, он рад был во всем идти им навстречу. Но вместе с тем он понимал, что причина такого недоброжелательства лежит не в личных отношениях, но в тех больших событиях, которые совершаются в стране и на фронте, и к досаде, к обиде присоединилось ощущение бессилия.

Он начал регулярно заниматься с номерами своего взвода. Уделял в день два часа на беседы и письма. Читал вслух газеты. Но теперь уже не получалось тех бесед, когда слушатели были полны доверия.

В июле по дорогам потянулись обозы со снарядами и патронами. В блиндажах и палатках заговорили о наступлении. Посыпались приказы, требовавшие от офицеров подготовки солдат к предстоящему бою. Участились митинги. Керенский разъезжал по фронту. Газеты печатали горячие статьи о верности союзникам, о спасении революции, о борьбе до победы.

Андрея мучило раздумье. Каждый приказ вызывал сомнения, каждый разговор с солдатами приводил в уныние.

Он с нетерпением ждал газет, как будто они могли сообщить ему, что не вся армия похожа на те части, которые он знает, что есть где-то солдаты, готовые идти в бой на проволоку и пулеметы.

Офицеры говорили в повышенном тоне о Юго-Западном фронте, о генерале Корнилове, о порядках в его армии, о громадных запасах снарядов и орудий, присланных союзниками, о возможности каких-то побед…

Алданов как-то вечером вошел в палатку и устало сел на койку.

— Вы к нам, Александр Кузьмич?

— Нет, собственно… Рядом тут. Пехотный резерв. На армейс'ом съезде выбрали меня в члены дисциплинарного суда. Слышали о новых за'онах? Не дошло? Дойдет. Смертную 'азнь хотят ввести. Вот, — поднял он усталые глаза, — я и ратую теперь за новую дисциплину. Рядом тут, от дороги налево. Приходите. — Он поднялся и вышел…

Дальний угол густого зеленого леса. Всё кругом вытоптали сапожищами, заплевали окурками. Обрывки бумаги на иссохшей хвое — как спутанное кружево. Серое, желтое бельишко болтается у самой земли, от сосны к сосне, на телефонной проволоке. Поближе к опушке, на пригорке, штабная, только недавно срубленная изба отпускает от себя ход сообщения вниз, к берегу реки. Бараки пехотного резерва, курные, низкие, глубоко ушли в землю. Строем стали вдоль опушки. По опушке — елочки, как нарочно, зеленым, непроглядно густым барьером. Но овраг, вихляя в стороны, прорвал зеленый кордон, забрался далеко вглубь, за бараки. В овраге, на его песчаных, осыпающихся бортах цирком сидят пехотинцы. Снизу, из самой глубины, с утоптанной, посыпанной желтым песком площадки наверх выкрикивает что-то Алданов.

Андрей и Стеценко сели, опустив ноги в овраг.

Пехотные сидели группами, крутили цигарки, шепотком переговаривались между собою.

Шинелишки замызганные. Шапки походили на кухонную ветошь. Сапог не было ни у кого. Обмотки, десять раз побывавшие в грязи, неловко обтягивали тощие ноги над громоздкими английскими ботинками.

Внизу, у ног Андрея, в рваных и грязных подштанниках, в расстегнутой гимнастерке сидел солдат. Рыжие волосы одним вихром завились от самой макушки до висков. Огромной иглой он зашивал ветхие шаровары. Сосед его, чернявый горбоносый малыш, лежал на боку и вертел в руках пустой патрон. Налево особняком разлеглись пехотные прапоры.

— Помнить надо, — старался Алданов, — о государстве. Наше государство слиш'ом обширно. Вот почему мы часто забываем о нем, помним лишь о себе, о своей деревне. А вот сообразить немного — и станет 'аждому понятно, что без государства не прожить.

— Кто налоги брать будет? — громко спросил Клементий Горев.

Рыжий солдат отставил далеко в сторону иглу, посмотрел наверх, сощурился и мигнул глазом понимающе.

Алданов будто не слышал.

— Я, ребята, не полити', не мастер говорить на митингах. Но я хорошо знаю, что без государства жить нельзя. И 'огда на твое государство нападает враг, ты защищать его должен. Мы все знаем, что в государстве нашем до сих пор были плохие поряд'и, не наши…

— Ваши, а не наши, — сказал Багинский и двинул крутой плетью по песку.

— А какие же будут? — крикнул Петр.

— Я не знаю 'а'ие. Учредительное решит… Но старых не будет. А если мы не будем защищаться…

— Хучь так, хучь сяк, хучь этак, все, выходит, в наступление идти, — откусывая нитку, сказал рыжий. — А когда мир будет? — крикнул он вниз.

— Когда все дырки залатаешь, — крикнул кто-то снизу.

— И то штаны — хоть рыбу лови… Чем не штаны, — помахал рыжий в воздухе шароварами. — Царские. Временное еще не давало.

— Оно даст!

— Дулю!

— Само без штанов!

— Лаптев воз прислали…

— Нехай сами носят!

Смешки перебегали по оврагу.

— Ребята, хорошо, что весело, — крикнул Алданов. — Но о деле тоже поговорить надо.

— А ты выкладуй.

Председатель-комитетчик дулом нагана постучал в доску.

— Робя, слушай! От партии говорит человек.

Алданов наклонился к председателю.

— Ну, все равно, — мотнул головой председатель. — Все одно как от партии.

Алданов еще ниже приник к уху председателя.

— Открещивается, бедняга, — ухмыльнулся Петр.

Но Алданов уже выпрямился и говорил:

— Надо раз навсегда решить: будет у нас дисциплинированная армия или нет. Не будет армии — не будет государства, не будет…

— А мир будет? — крикнул пехотинец, сидевший на другом берегу оврага.

— Мы должны завоевать мир.

— Навоевались. Мине евонного не нужно… Нехай сам лопает! — крикнул другой, махнув рукой в сторону фронта.

Над Алдановым на краю обрыва поднялась фигура солдата.