Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Георгии с веточками были только что установлены правительством Керенского. Это был орден, который могли пожаловать офицеру только солдаты. В период послефевральского широкого разлива солдатского великодушия такие ордена раздавались направо и налево, но опять-таки больше в артиллерии и в спецчастях.

Архангельский теперь целыми днями играл в городки на лесной тропинке. Солдаты любили, чтобы города были расставлены далеко друг от друга, палки тяжелы, как оглобли, а чурки неповоротливы, как кирпичи. Из офицеров только Андрей и Архангельский могли состязаться с широкоплечими, железнорукими сибиряками. Архангельский бил метко, почти без промаха. Он и фейерверкер Ягода своей мастерской игрой собирали зрителей из соседних частей. Соперники всегда были в разных партиях. Палки свистали в воздухе. За игрой забывали о золотых погонах и разнице в окладах…

Накануне боя приехал из отпуска Алданов. Офицеры всех трех батарей собрались в палатке Кольцова.

Каждого приезжего теперь опрашивали долго и тщательно. Все чего-то ждали. События шли неудержимо, быстро и шумно, как катится сильно пущенный шар по кегельной дороге. Что-то будет? Что творится там, в России?

Алданов сиял улыбкой отдохнувшего. Он привез коньяк, лимоны, икру. Все это давно исчезло из офицерского обихода. Андрею он показал чемоданчик, набитый газетами, книгами, брошюрами.

— 'а' вам с'азать, — пробовал он шутить. — Все 'лючи в армии. На армию смотрит сейчас вся страна, 'огда приезжаешь в провинцию, все глядят в рот: а что же творится в армии?

— А мы ждем не дождемся вестей из тыла…

— Да вы не морочьте голову, — нетерпеливо перебил Скальский. — Что в столицах? Какое настроение?

— Столиц не видно — утонули в подсолнухах. Господин 'еренс'ий побеждает сердца дам и морочит мужчин. Совет рабочих депутатов — второе правительство. Сам 'еренс'ий утром и вечером бегает туда на по'лон. А больше ничего не видно. Ничего не видно… — Лицо Алданова угасало, как керосиновая лампа, у которой вдруг опустили фитиль.

— Ну, а в провинции? — спросил наконец Кольцов.

— Провинция провинцией и осталась, 'расные флаги на губернаторс'их домах, а остальное… — Алданов махнул рукой. — Не вижу я пути нашего 'орабля, — вдруг прибавил он серьезно. — Нет ру'и направляющей… Становится и голодно, и бедно. Деньги падают. Транспорт ни ' черту. От 'азани на Мос'ву на тридцать часов опоздали, и говорят — нормально… Помещичьи земли не убраны. Зерно птицы 'люют. А иные и не запаханы. По деревням пьянство. Делят землю. Жгут усадьбы.

— Весело… мать, — сказал Скальский. — Какого же черта думали эти министры из кабатчиков? Ведь и их добро тонет.

— Барахтаются в… Родная стихия. Вот, сволочи, до чего довели страну! — схватился вдруг за голову Кольцов.

— Кто, капитан, кто? Кто довел — кадеты? — спросил его в нарастающем гневе Горелов.

— Те, кто народ мутил…

— А не те, кто войну затеял? Кто отказывал народу в самых скромных реформах?

— Студентишки! Черт бы их побрал, — крикнул Архангельский.

— Тише вы, петухи! — резко оборвал расходившихся офицеров Скальский. — Еще нам передраться! — сказал он с горечью и презрительно бросил в сторону Архангельского: — А вы бы лучше в городки играли.

— 'ажется, в город'и играть толь'о и остается, — сказал Алданов.

— Достойная русского офицера сентенция.

— А что же делать, полковник? — спросил Перцович.

— Перестать мальчишничать! Осознать момент! Думать! — как команды выкрикивал теперь Скальский. Он встал, держась, как всегда, прямо, закинув назад плечи. — Гибнет страна, — сказал он тоном ниже, должно быть для того, чтобы вышло внушительней. — Гибнем и мы все. Надо понять почему. Надо за-щи-щаться!

— Народ не'ультурен, — сказал Алданов. — Смысла революции ни'то не понимает, 'аждый хочет хапануть.

— Вы, поручик, кажется, намерены устроить плач на реках вавилонских. Оставим тем, кому это подходит. Некультурный народ не воспитывают революциями, милостивый государь. А офицерство должно найти для себя выход…

Он, не попрощавшись, вышел из палатки. Крепкий, собранный, такой, каким каждый из этих офицеров хотел бы видеть со стороны себя самого…

— Вот это я понимаю! — восторженно крикнул ему вслед Перцович. — Это офицер!

— Да, кто бы ожидал! — кусая ногти, пробурчал Кольцов.

— Солдафон, монархист… Взал'ал по царе, — возмутился Алданов.

— А что еще осталось? — крикнул Перцович.

— Молчите вы, щено'!

— Не смеете ругаться!..

— Господа, давайте успокоимся, — предложил Малаховский. — Какой смысл ссориться?

Встреча не удалась.

Коньяк распили свои и Малаховский, который пристроился к икре и ушел только после того, как коркой хлеба вытер дно жестяной коробки.

Вечером Алданова вызвали в дивизион. Он был окончательно назначен начальником связи.

— Может, и ' лучшему, — говорил он Клементию Горскому. — Надоело все хуже перца.

— Идиотская компания! — уверенно ответил молодой человек.

— А! Всюду та'ие. Для нас специально не отбирали. А ты 'а'?

— По-моему, весело. Здесь группа анархистов образуется. Думаю примкнуть.

— Остальные партии для тебя слиш'ом глупы?

— Да… Все как-то мямлят… А у анархистов все ясно, как стеклышко.

— Дура' и ты, я вижу.

— Спасибо. Один вы, дядя, умный.

— Пошел вон, мальчиш'а!

Наблюдательный пункт батареи был ближе всех других к окопу. Здесь лес выходил на песчаный косогор над разросшимся и обмелевшим оврагом. В крепкие глинистые массивы у выбившихся наружу цепких корневищ были глубоко врезаны красные срубы-клетки для наблюдателей. В бинокль легко можно было рассмотреть три линии германских окопов, широкие полосы проволоки, кольца и полукруги межокопных укреплений.

— Крепость, — сказал Кольцов. — Но мы ее смешаем с грязью. Дайте срок!

Направо и налево шевелились наблюдатели легких.

— Но такой пункт нельзя не заметить, тут все разрыто, и вам не дадут покоя, — сказал Андрей.

— Да, густо. Да ведь это неважно. Все цели пристреляны. Долби и долби.

В передовой линии было полно народу. У пехотинцев на поясах маленькими зубчатыми палицами висели гранаты. Офицеры суетливо бегали по траншеям, веселым разговором старались поддержать дух бойцов.

Окоп гудел бодрыми голосами. Немцы, зачуяв подготовку наступления, больше не отвечали на попытки братания, но по окопам, чтобы не дразнить пехоту, не били, предпочитая поражать шрапнелью леса, в которых притаилась артиллерия. Ударники собрались у пулеметных гнезд, в вынесенных вперед укреплениях. Саперы рыли проходы, которые должны были приблизить наступающих к проволоке противника.

Андрей прошел в такой окоп с молодым, толстощеким, как бульдог, прапорщиком. Прапорщик носил охотничьи сапоги, оканчивающиеся кожаными штанами до пояса, и держался героем по призванию. Удивительные сапоги позволяли ему с пренебрежением относиться к грязи, заполнявшей окоп. Он не разбирая шагал по жижице, слегка прихрамывая. Унтер-офицер, пулеметчик, сказал Андрею, что у прапорщика в ягодицах сидят две шрапнельные пули. Прапорщик не пожелал эвакуироваться и за это представлен к Георгию.