Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

— Ага, — крякнул старик Васильев. В глазах молодого ничто не изменилось.

— Как-то вас по Выборгской в таком виде пропустили? — спросил старик, не вставая. — Видно, вы не из трусливых.

— А что?

— Да амуниция-то эта… — Он кивнул головой, должно быть на погоны и шапку.

— Косо глядели, — засмеялся Андрей. — Как быку красная тряпка.

— Легко может статься — забодают, — сказал старик. — Такие ноне дни.

— Ну, а что же делать?

— А на кой черт вам эти цацки?.. — брезгливо спросил сын.

— Да, пожалуй, ни к чему.

— Хм, — сделал Иван. — Ну, присаживайтесь.

Андрей отдал письмо Любе. Алексеево, толстое, положил на стол. Люба зарделась и письмо спрятала.

— Чаю хотите? — спросил молодой.

— Выпью.

Старуха, оставив вязанье, нацедила из заслуженного самовара толстобокий граненый стакан и подвинула к Андрею по желтоватой отглаженной скатерти сахарницу с песком, в которой зачем-то торчали истертые щипцы.

— Что же у вас на фронте, спокойно?

— С немцами да… боев нет. А в частях приблизительно то же, что и у вас на улице.

— Чего же вы у нас на улицах увидели? — буркнул Иван.

— Вооруженных рабочих, возбужденную молодежь. Что-то, видимо, назревает…

— Назревает, — откинулся в креслице старик Васильев и белыми крупными пальцами застучал по столу. — И скажет же человек! Это в пятом году назревало… Теперь перезрело. Теперь у каждого рабочего вот такая подружка завелась… — Он показал в угол, где стояла австрийская винтовка с плоским черным штыком. — Да и по деревням немало таких гуляет.

— Все вооруженные силы в тылу и на фронте на стороне революции. Зачем же вооружать городских рабочих?

— У нас на этот предмет особое мнение, — усмехнулся Иван.

— А вы, простите, может какой партии будете? — спросил старик.

— Нет, я беспартийный.

— Так. Оно даже как-то странно.

— Папа этого не понимают, — усмехнулась молчавшая до того Люба. — У нас весь народ организованный.

— Теперь без организации какой же человек? — сказал Иван. — Для одиноких неудобное создается проживание. У нас вон девки, и то в партию вошли…

— Вы так верите в силу организации?

— Чего тут верить или не верить. Один человек, или тыща, или, может, миллион. Скомандуют — и пошли.

— А я видел, как на фронте партии складывались и рассыпались. Вожди надрывались — командовали — и ничего не выходило. Эсеров взять. Эскадронами и ротами в партию вступали, наверное миллион был…

— То особь статья. Организация организации рознь. А мы вот, рабочие, знаем, что бороться без организации нельзя. Плевую забастовку без организации не устроить. И Ленин говорит…

— А вы знаете Ленина? — живо спросил Андрей.

— Чего проще. Частенько видаем.

— Что это, действительно большой человек?

Молодой Васильев даже нагнул голову.

— Про то вам судить будет трудненько, господин офицер, а только, думается, недолго ждать, когда об этом спрашивать не будут.

«Вот это вера! — мысленно воскликнул Андрей. — Говорили ли так о ком-нибудь из генералов армии?»

В передней засычал расслабленный звонок. Открывать пошла Люба. Девушка в шубке мелькнула в двери и скрылась. В комнату быстро вошел худой улыбающийся парень, а за ним старик. Старик сразу захватил внимание Андрея. На нем были старые, давно не чищенные сапоги и серого сукна куртка. И косоворотка, и чиненые штаны не шли к его аккуратному иконописному лицу. Борода его, белая, клинышком, была ровно подстрижена, на висках и по темени лежали седые, чуть зеленоватые пряди волос. Но брови и усы были выведены углем, без единой седины, и нос, суровый, острый, вылетал далеко вперед, на ходу ломался и сбегал крутым отвесом книзу. Если б к этому лицу острые, жгучие глаза, это было бы лицо партизана, фанатика, но в глазах светились какие-то иные настроения, они светили даже не огоньками, а мягким отблеском, и потому лицо было скорее угодническое, иконописное.

Алеша не походил на брата, был худ, неширок в плечах, прост и обычен. Таких парней по Выборгской тысячи. Отличала его только выписанная на его лице приветливость.

— От твоего они, — сказал отец, показывая на Андрея. — И письмо вот.

— От Петра, — заулыбался Алеша. Тут же присел к столу и стал читать.

— Пишет Петр, выручали вы его. Спасибо вам большое. Хороший он парень. Привязались мы все к нему.

Люба наклонила голову чуть-чуть. Но Андрей заметил. И здесь любовь… Но здесь, наверное, ничто не разделяет. Младшая Васильева вошла в вязаном платке на плечах. Волосы ее были зачесаны на пробор, гладкие до блеска. Глаза черные, с влажными огоньками. Она была строже и вместе с тем ярче и определеннее сестры. Она смотрела на Андрея и улыбалась, не говоря ни слова.

— Ну, что видели, Захар Кириллыч? — спросил Васильев прислонившегося к печке старика.

— Бурлит город. В переулках и то как на Невском. Как народ-то всполошили!

— Тебе не нравится…

— Никому не нравится. У кого голова на плечах, а не примус. Чего затеяли! Не царя идете свергать.

— Не царя, буржуев, — крепко сказал Иван.

— «Буржуев», — передразнил его Захар Кириллыч. — Дались вам эти буржуи! Житья вам от них не стало. За глотку тебя взяли, дохнуть не дают! — Он схватил себя за горло.

— Шалишь, брат… Теперь мы их за воротник взяли, — засмеялся Алеша.

— А тебе и в праздник, и в будень весело…

— А уж такой удался.

— Веселись, веселись. Как спустят штаны… Придется поплакать… А то еще и повыше поболтаешься.

— Ты бы зря не болтал, Захар Кириллыч, — сказала старуха Васильева. — Что это при матери, при девках такое говорить.

— А ты бы, мать моя, лучше сама бы своих-то попридержала. Ишь вот, ружьёв натаскали. Не квартира, а казарма. Арсенал какой! Девки, и то со шпалерами вожжаются! Срамота! Я бы на твоем месте на пороге лежал бы, на улицу своих бы не пускал. Говорят, на Питер корпус казачий идет, да ударники, да юнкера, да войска с фронту. Гляди, все три твои и не вернутся.

Старуха зашевелилась на месте и стала молча перевязывать платок. Захар Кириллыч смотрел на Андрея, может быть ища сочувствия.

— Ишел бы ты спать после моциону, Захар Кириллыч, — буркнул Иван.

— А ты не гони, не гони, молодой еще. Наслушались вы орателей… И где это видано, чтобы против корпуса казаков идти?

— В девятьсот пятом ходили. Круче были времена, — серьезно сказал старик.

— Чудак ты, Захар Кириллыч! Голова у тебя от старости мутная, — смеялся Алеша. — Сам видел город. Тут и три корпуса мало. А с фронту солдат на нас не вытащить. Об этом осведомлены. Вот вы скажите, господин офицер. Пойдут солдаты против питерских?

— Я за весь фронт говорить не буду. Если судить по тому, что я видел, так на фронте даже роту не собрать на защиту Керенского.

— Видал?! — стукнул Иван по столу. — Это тебе не солдат, офицер говорит.