Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Но Андрей был убежден, что не только Сухов, но и он сам видел эти кровавые ошмотья тела, оторванные ноги коня и путаницу кишок…

Но самое главное было теперь то, что следующий «чемодан» уже несомненно предназначен для них. Через минуту судьба ординарца может стать судьбой Андрея Кострова… Или же мозги соседа брызнут ему в лицо… Он посмотрел на Багинского.

Кольцов скомандовал:

— Лишние, вниз!

Андрей спускался с крыши медленно по палочкам ступеней, набитых на стропило. Правое колено дрожало. Хотел усилием воли сбить дрожь. Колено дрожало, непослушное, словно чужое. Руки слегка деревенели.

«Я боюсь», — подумал Андрей. И сразу стало страшно, и вспомнился блиндаж третьей батареи.

Но в блиндаже с накатом из восьмивершковых бревен — и где их взяли такие! — было полно народу. Малаховский, Горелов, два телефониста, разведчик и наблюдатель. Кто-то выглянул наружу, улыбнулся Андрею, но внутрь не позвали — тесно.

«Стукнет — не спасет и блиндаж», — старался утешить себя Андрей.

Снаряд рванул теперь у самого края выселков.

«Ну, теперь по хатам», решил Андрей, и этот холм в кольце построек показался вдруг проклятым местом. Вот будут долбить по халупам, пока пожарищем и грудой мусора не станут эти хатенки. А он прикован чужой волей к этому поднятому клочку земли, хотя кругом широкий простор, где не рвутся никакие снаряды и не встают черные столбы земли и дыма.

Просторы притягивали, манили Андрея. Так легко было бы побежать вниз, скатиться в зеленое ровное поле, по которому никто не вздумает колотить начиненной динамитом сталью, потому что там никого и ничего нет.

Старик пришел к сараю, в котором визжала не то от страха, не то ужаленная осколком свинья. Плечи крестьянина были так же широко развернуты, и палка не дрожала в руках.

«Он знает накрепко, что защищает, — думал Андрей. — А я? Я борюсь за идею. Но в чем она заключается? Не защищаю же я православную веру и царское самодержавие по тексту присяги. А если не это — то что?» И в первый раз ему показалось, что он ничем не отличается от рядового, пригнанного на фронт чужим приказом солдата. Раз он не может четко ответить на вопрос, за что он воюет, — значит, его сознательность — самообман. Но тогда…

Он тут же осудил себя за эти мысли. Он защищает родину, как защищали ее предки. Но существует ли эта родина помимо православия, престола, помимо народного бесправия? Конечно, существует! Но тогда и защищать ее, и любить надо как-то иначе… Эти мысли увели его от зовущих просторов обратно в дощатый сарай. На разбросанной по полу желтой соломе сидел на корточках Сухов. У ног его гудел телефонный аппарат.

Андрей сел рядом, и новый снаряд пошел из заречных лесов, и звук, не сворачивая ни вправо, ни влево, уперся концом гудящей дуги прямо в сарай.

Андрей хотел вскочить, но удержался.

Снаряд шел. На телефоне плясала смуглая рука Сухова, не попадая на сигнал. На лице у него прыгали, как на резинке, черный, остро закрученный ус и правая бровь…

«Неужели и у меня дрожат руки?» — думал Андрей.

Снаряд грянул у самого уха. Можно было поклясться, что взрыв был в пяти-шести вершках. Это был не звук, это был боксерский удар по барабанным перепонкам.

Андрей не сразу сообразил, что голова его спрятана в солому и только потому он ничего не видит. И он, и Сухов одновременно поднялись с пола, как части одной и той же игрушки…

Опять оба сидели друг против друга. Не плясал ус, не дрожала рука. Оба про себя решили больше голову не прятать, не припадать к земле. Все равно бесполезно и стыдно…

Оба встали и вышли наружу. Снаряд вырвал угол крайней избы. Под завалинку уходил теперь черный погреб, комната распахнула стены. Стол со швейной машинкой стоял неповрежденный, как на витрине. Крыша по-китайски загнула края кверху.

Хозяин уже разглядывал расползающиеся в пазах бревна искалеченного сруба. Качал головой.

Телефон с батареи пищал беспрерывно.

— Командир, — шепотом сказал Сухов, — сукиным сыном обозвал за то, что не слушаю…

Помедлив секунду, Сухов приложил трубку к уху и доложил, что идет обстрел пункта.

Было приказано не отходить от телефона ни на секунду.

В небе опять возникла звуковая дуга, и по ней медленно поднимался и спускался новый «чемодан».

«Был недолет, был перелет… Мы в вилке», — подумал Андрей торопливо и одновременно с Суховым, забыв о своем решении, зарылся в солому.

Звук опять не уклонялся ни вправо, ни влево…

Дрогнула земля, раскололось небо…

Снаряд разорвался перед сараем. Осколком снесло угол южного ската крыши. Другой скосил вершину дерева. Она упала вздрагивающей живой тяжестью на крышу хаты.

Андрей больше не следил, дрожит ли ус у Сухова.

Этот проклятый простор в десяти шагах от халупы! Ноги обещали такую быстроту! Андрей не хотел больше новых снарядов. Он по-новому способен был чувствовать радость жизни. К черту все! Побеги кто-нибудь первый, и он ринулся бы вслед…

Но Сухов — солдат, не знающий целей войны, — сидел у аппарата и держал трубку. Широкое кожаное ухо микрофона ерзало по виску, било в скулу. Голос Сухова срывался и прыгал, как и телефонная трубка.

Андрей вошел и лег на солому.

Рядом лежал Сухов.

Солома, сырая, вонючая, показалась заранее приготовленной, оцепленной войсками плахой…

Проходили минуты — снаряд не шел больше. Сначала показалось обоим, что потеряли ощущение времени. Потом подняли головы.

Но на дворе уже поднялся шум.

Батарейцы покидали блиндаж. Кольцов, широко раскинув ноги и разрывая шпорами солому, лихо скатился с крыши. Ясно — обстрел прекратился.

«Господи, ведь это так просто, — с трудом останавливая пляску мыслей, сообразил Андрей. — Нашли вилку, и кончено. Пристрелялись! Ведь мы сами так поступали сотни раз».

Уходили на батарею, как уходят от свежей чужой могилы на оживленные, бодрые улицы города.

— На этом пункте оставаться нельзя, — решил Кольцов. — Вилка есть — стрелять не дадут. Пошли в окопы.

— Да, но теперь черед мой, — сказал Алданов.

— Ну что ж? И вам все равно лучше из окопов. Тем более что завтра наверняка будут атаки.

— Пошли, Мартыныч! — предложил Алданов.

— Есть, капитан! — весело сказал Андрей.

Ночью в третьем часу поднялась на фронте заваруха.

Затухая и вспыхивая, бродили над горизонтом быстрые круглые зарева. Ухали выстрелы, каркали разрывы сотни орудий. Горохом сыпалась стрельба по всей линии.

Батарея приведена была в боевую готовность.

Лошади в передках стояли в упряжках. Не было доверия ни к стойкости пехоты, ни к «инженерной» линии защиты.

Из штаба полка телефонист неизменно сообщал:

— Это не у нас. Это где-то на правом фланге. У нас тихо.