Генрих Гофман - Повести

Медленно тянулись тяжелые дни неволи. Частенько обитатели камеры просили Долаберидзе подробнее рассказать о битве на Волге, и каждый раз он выкладывал все, что знал до мельчайших подробностей. Эти события вселяли в людей веру.

«Нет, не напрасны все мучения и невзгоды. Не напрасно цепляются они за жизнь. Еще немного, и докатится до Таганрога наступающая лавина советских войск» — так думал, пожалуй, каждый, кто сидел в фашистском застенке вместе с Долаберидзе в тот суровый морозный январь 1943 года.

Люди старались сохранить свои силы, и вместе с тем с трогательной заботой оберегали они инженера Сашу — самого слабого из товарищей по несчастью.

Бывший тяжеловес, штангист Долаберидзе каждое утра делал гимнастику и каждое утро заставлял других проделывать различные упражнения. Даже больной Саша втянулся и не отставал от остальных. Они давно не дышали свежим воздухом. И хотя через щели в окне вместе с вихрями снега врывался иногда в камеру, холодный, пронизывающий ветер, спертое зловоние от бочки с нечистотами никогда не выветривалось из темницы.

Раз в день в порядке очереди узники под охраной часового вытаскивали эту бочку на улицу и несли в выгребную яму. Это была единственная возможность побывать на воздухе.

О многом передумал Долаберидзе в эти черные незабываемые дни. И если бы не мысль о побеге, если бы не друзья, в которых он верил, наложил бы на себя руки. «Лучше уж сразу, чем так мучиться...» — часто задумывался он. Но перед глазами всплывал окутанный дымом Сталинград, множество «юнкерсов», пикирующих на город, вздыбленная земля и выстоявшие стены полуразрушенных зданий.

Однажды Долаберидзе проснулся глубокой ночью. Он не понял, что заставило его открыть глаза. Рядом вповалку спали товарищи. Вдруг он почувствовал, как вздрагивают, казалось, гудят пол и стены. Напрягая слух, Долаберидзе услышал далекие раскаты артиллерийской канонады. Он разбудил товарищей. Вскочив со своих мест, люди вслушивались.

— Бомбят где-то, — сказал Хахалейшвили.

На него зацыкали. Каждый с затаенным дыханием ловил далекий гул. Этот гул вселял надежду, вселял веру. Этот гул означал жизнь. Волнение было так велико, что до самого рассвета никто не сомкнул глаз. А на рассвете...

На рассвете пленных спешно вывели из бараков и начали строить на плацу. Вся охрана лагеря была на ногах. Взбешенный комендант, тыча дулом пистолета в лица и спины, подгонял узников.

Когда огромное разношерстное каре из пленных заняло весь плац, комендант подал команду и несколько гитлеровцев побежало в опустевшие бараки. Через минуту оттуда послышались одиночные выстрелы.

— Больных пристреливают, — сказал Саша, стоявший в строю рядом с Долаберидзе.

Словно гончие псы, возвращались запыхавшиеся гитлеровцы и отрывисто докладывали коменданту о количестве убитых.

Вскоре вереница пленных вытянулась в колонну и медленно поползла в раскрывшиеся ворота лагеря. В каждой шеренге шло по пять человек.

«Уводят, уводят на запад, значит, жмут наши», — радостно думал Долаберидзе. И вместе с тем сердце тоскливо сжималось при мысли, что каждый шаг удаляет от долгожданного освобождения.

«Бежать, только бежать» — это было решено еще в камере. И Николай, и Сергей, и Саша, и Долаберидзе, и Хахалейшвили поклялись друг другу, что при первой же возможности они осуществят свою давнишнюю мечту.

Друзья держатся рядом. Долаберидзе чувствует их прерывистое дыхание. Все они почти в самой голове колонны.

Изредка, откуда-то сзади проскальзывают солнечные лучи. Искрящийся снег режет привыкшие к мраку глаза. По небу несутся серые облака, и лишь в редкие разрывы между ними видно голубое морозное небо.

Уже позади остался Таганрог. Пленные бредут по самому берегу Азовского моря — по бездорожью, по глубокому снегу.

Все чаще и чаще слышатся позади одиночные выстрелы, Николай, не впервые шагавший под конвоем из лагеря в лагерь, сказал:

— Отстающих расстреливают.

До сознания Долаберидзе не сразу дошел смысл этих слов. А когда он понял, то с ужасом посмотрел на бредущего рядом Сашу. Несмотря на мороз, пожелтевшая кожа на лице больного инженера покрылась испариной, по впалым щекам катились капельки пота и, путаясь в редкой щетине, бисером застывали на всклокоченной бороде.

Долаберидзе заметил, как с каждым шагом Саша теряет силы. Вот он повернул голову и затуманенными, безжизненными глазами глянул на товарищей.

— Я лягу. Все равно конец, дышать нечем, — сказал инженер и как-то неестественно улыбнулся.

Долаберидзе охватил ужас. Улыбка друга поразила его. «Лечь — это смерть!» — и он удивленно посмотрел на Сашу. Тот действительно улыбался. В его хрупком теле больше не было сил. Он не мог побороть усталость. Чахотка давала о себе знать. И он улыбался... Да, улыбался безысходной улыбкой обреченного, улыбался, видимо, от сознания, что скоро кончатся все его муки.

— Прощай, Николай, прощай, кацо, — тихо проговорил Саша и, подогнув ноги, сел в белое снежное месиво. Словно за утопающим, прыгнул к нему Долаберидзе, оттолкнул кого-то из пленных и с необычайной легкостью поднял на руки хрупкое тело товарища.

— Оставь... Брось меня! — взмолился Саша, и вместо усталой улыбки на его глазах появились слезы. — Оставь меня, — дрожащим голосом еще раз повторил он. — Ты сам скоро ляжешь в этот рыхлый снег. Оставь. Так будет лучше...

— Замолчи! Зачем так говоришь? — вскипел Долаберидзе.

Кто-то из пленных помог ему посадить Сашу на спину, Николай и Сергей поддерживали длинные Сашины ноги. Долаберидзе. зашагал вперед в центре длинной вереницы измученных людей.

Поначалу он легко справлялся со своей ношей, почти не ощущал тяжести. К тому же Николай и Сергей, шедшие по бокам, помогали. Но через некоторое время Долаберидзе начал чувствовать, как сам выбивается из сил. С каждым шагом Саша казался все тяжелее и тяжелее. Обхватив руками шею, он невольно давил и мешал дышать. По его вздрагивающему телу Долаберидзе понял, что Саша плачет. Уже несколько раз просил он оставить его на снегу, но чем больше просил он об этом, тем сильнее было то упорство, с которым шел вперед Долаберидзе!

А идти становилось все труднее и труднее. Неимоверная тяжесть давила на плечи. Он стал замечать, как постепенно обгоняют его пленные, шедшие позади. Поначалу они осторожно обходили его по сторонам. Но вот все быстрее и быстрее замелькали устремившиеся, вперед сутулые, фигуры. Долаберидзе показалось, что они побежали. Он зажмурил глаза и, открыв их вновь, убедился, что пленные по-прежнему идут не торопясь. Но значительно медленнее остальных тащится он со своей ношей. Захотелось передохнуть. Хотя бы полминуты. Обтереть потное лицо холодным снегом.