Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

Снизу, от речки, доносился мягкий, приглушенный расстоянием звук пастушьего рожка — единственное, что напоминало о существовании внешнего мира за стенами чулана. Рожок пел о теплом, залитом солнцем весеннем дне с зеленеющими ивами и яркими кустиками желтых цветов, распустившихся на южных склонах гор. В сознании мальчика помимо его желания мир книги сливался с реальностью, и он очутился в сказочной стране, полной тайн, где самое обычное соседствовало с удивительным — волнующе новыми краями и людьми.

С тех пор, какая бы на дворе ни была погода, стоило Раде взять в руки книгу, он мысленно переносился в незабываемый день, когда впервые к ней прикоснулся. Ее рисунки и строчки дышали незримой весной, слепившей глаза, и никто не подозревал, какие сияющие, светлые горизонты открываются перед этим пареньком, засмотревшимся в книгу.

Взволнованный, увлеченный этим новым миром, он забыл, что его могут застать в чулане и выбранить. Да и неужто после встречи с этими таинственными всадниками стоит придавать какое-то значение наказанию за отпертый чулан и разве такой проступок может повлечь за собой наказание?

Услышав зов вернувшейся с поля матери, он появился во дворе растерянный и смущенный, словно вдруг невесть откуда свалился на совершенно незнакомую землю.

— Что с тобой, Раде, уж не спал ли ты? — спросила мать.

— Спал, — машинально подтвердил он, а сам тер отвыкшие от яркого света глаза и медленно, нехотя приходил в себя, точно пробуждаясь от приятного сна.

Той весной Раде часто совершал тайные вылазки в страну дядиных книг и каждый раз возвращался, чувствуя себя преображенным и обогащенным. Мир вокруг него менялся, наполняясь новыми знакомыми. По вечерам, когда заросли ивняка окутывались сизой дымкой сумерек, мальчик чуть дыша наблюдал, как вдоль раскидистых ив неслышно движутся загадочные всадники, мечется страшная бабка-колдунья, преследуемая солдатом с длинной саблей и ранцем за плечами, как лукаво усмехается скрытый в ветвях могучего вяза бородатый старец.

Однажды, примчавшись с речки, вымокший под крупным, коротким дождем, Раде увидел в доме маленькую, злую, необычно одетую старуху. Растерянно суетились мать и неуклюжий усач-дядя, потчуя ее нехитрыми кушаньями, стоявшими на низком, покрытом пестрой скатертью столе.

Мальчик вздрогнул и остановился как вкопанный, забыв, где находится и откуда пришел. Догадка не заставила себя ждать: «Эта бабка из какой-то книги. Зачем она сюда явилась? Теперь наверняка случится что-нибудь плохое».

— Иди, дурачок, поцелуй тетку! — подтолкнула его мать, и Раде, растерянный, как на ходулях, двинулся к столу, медленно, нерешительно, будто его послали на тот свет.

Назавтра странная старуха, прихватив книги, укатила по дороге, петлявшей меж зеленых стен кустарника. Непонятная и надменная, какими, очевидно, и должны быть создания, приходящие из далекой неизвестности, не проронив ни слова, она безжалостно обобрала мальчишку и уехала в тряской повозке, даже ни разу не оглянувшись.

С тех пор старый чулан стал самым пустынным и тоскливым местом в мире. Заглянувшему тихим летним днем в узкое окно пареньку неприятно пахнуло в лицо пустотой и затхлостью. Один-одинешенек на этом свете, он поплелся в сад и улегся на землю возле поваленной изгороди под молодыми сливами, вокруг которых разрослись душистые ноготки. Вдали от чужих глаз он долго и безутешно плакал, стиснув в ладони несколько цветков. Между тем с севера, закрывая горизонт и гася краски, надвигались низкие, тяжелые облака; резко, как всегда перед дождем, пахли смятые ноготки. Засмотревшись на темно-синюю тучу, которую уже прочерчивали зигзаги молний, мальчик вслушивался в далекие глухие раскаты грома и, не вытирая слез, подставлял ветерку припухшее лицо. Ну и что! Пускай текут и высыхают слезы. Мир опустел. В нем не осталось ничего, кроме дальнего грома, детского горя и самого родного ему — грустного и резкого аромата ноготков, проникавшего глубоко в душу.

Он пришел в себя от близкого удара грома и крупных капель дождя, резко, наискось прошивавших редкие кроны слив. Вскочил почти обрадованно, освеженный холодящими струйками влаги, перепрыгнул через ограду и помчался по двору. Тяжелые капли гулко падали вокруг него и катились по земле, покрытые пленкой пыли. Недавняя боль ослабла, оставив в душе лишь осадок, но это уже не мешало мальчику. Исполненный радостного возбуждения, он смотрел, прижавшись носом к оконному стеклу, на серебристую завесу дождя, хлеставшего густую крону орехового дерева.

Скоро забывались большие и малые детские горести, но, когда бы он ни ощутил сильный аромат ноготков, он вспоминал отнятые строгой старухой книги, пустой чулан и прерывал на миг игру или начатую работу и задумчиво смотрел куда-то вдаль. А вдруг в один прекрасный день вернется злющая бабка и привезет ему книги или же чудес на этом свете не бывает?

В начальной школе мальчик получил новый букварь со слипшимися тонкими листами, но не обрадовался ему, как своим прежним книгам. Да и впрямь, эта неброская, чистенькая книжка стала непонятной причиной многих ученических бед и злоключений.

Уже в первый день, прежде чем раздать детям буквари, длинный учитель долго и строго рассказывал о том, как нужно его беречь, как следует обернуть в бумагу, осторожно листать и не загибать уголков, не чертить, не рисовать и так далее. В заключение он обратил особое внимание на то, что необходимо очень бережно обращаться с портретом короля, помещенным в самом начале книги.

Ученики принимали буквари со страхом, как особый вид наказания, даже не решались их раскрыть и посмотреть. А всего неделю спустя учитель застал Николу Лабуса, крупного смуглого парнишку, рисующим королю усы жирным синим карандашом. Возмущенный и растерянный учитель, пугая ребятню своим видом, тотчас позвал школьного служителя Джорджа, старого полуглухого личанина, и в его присутствии принялся отчитывать учеников. Их товарищ Никола Лабус (при этом он ткнул пальцем в сторону Николы, который растерянно и покорно стоял у доски) совершил преступление, оскорбив Его Величество и всю королевскую семью, за что ученика этого необходимо передать в жандармерию, а уж там пусть его судят.

— Да знаешь ли, несчастный, кто ты такой? — с трагическими нотками в голосе обратился учитель к Лабусу и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Ты — изменник!

«Изменник» молчал как в рот воды набрал, тупо уставившись на черные школьные счеты, и то и дело машинально одергивал слишком тесные штаны, словно мучась в ожидании, когда же кончится этот урок, для его возраста слишком трудный.

Молча, деловито старый Джордже стянул с мальчугана штаны, перегнул его через стоявшую в переднем углу специально для наказаний «ослиную» парту, и учитель жестоко высек ослушника ивовым прутом. Сидевшие на своих местах бледные, испуганные ребятишки жались друг к другу и вздрагивали при каждом ударе, как если бы они сыпались на спины всех в классе.