Войта Эрбан - Беженцы и победители

— Ну, вот мы и дома, — произносит Эрик Фрешл.

Сразу за вокзалом в глаза им бросается массивное здание клуба железнодорожников с большим транспарантом над окнами второго этажа: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Этим лозунгом встречает чехословацких воинов Бузулук. На календаре — 9 февраля 1942 года.

Только посвященные знали, что всего три месяца назад люди Ингра обсуждали в Лондоне с представителями британского военного министерства, реально ли, учитывая развитие ситуации на Восточном фронте, соглашение о создании чехословацких воинских частей в Советском Союзе…

Полковник Карслайл склонился над картой. Его правая рука легко скользнула к южным границам СССР и далее на Средний Восток. Это разумнее. Русские понесли огромные потери и испытывают недостаток в вооружении и боеприпасах, танках и самолетах. Их резервы исчерпаны. Они потеряли Донбасс. Вот-вот падет Ленинград. Вскоре немцы форсируют Волгу. Так что в ближайшее время русским вряд ли удастся стабилизировать фронт. Ну а если им это удастся в будущем, то в лучшем случае по Уралу.

Вывеска на доме, расположенном у перекрестка Октябрьской и Первомайской, на двух языках сообщает, что здесь разместился штаб чехословацкой воинской части, формируемой в СССР. В коридор первого этажа выходит сухощавый светловолосый мужчина. У него приветливый, но испытующий взгляд. Он смотрит на группу прибывших, едва заметно кланяется и возвращается в свой кабинет.

— Это Свобода, — поясняет кто-то.

Здесь же, в коридоре штаба, чехословацкие эмигранты узнают, что из прежнего состава с подполковником Свободой осталось примерно сто офицеров и унтер-офицеров. Остальные перебрались в Англию или на Средний Восток. Но это никого не обескураживает: на первое время командиров достаточно, а потом наверняка прибудет пополнение, ведь в СССР проживают тысячи чехословацких граждан.

Поначалу прибывшие спят в штабе и в зале над лестницей, иногда — прямо на полу. Им выдают английское обмундирование, ботинки с железными подковками, фуражки, шинели. Однако на улице ужасно холодно, и они надевают ушанки и обувают валенки, которые прихватили с собой с гражданки.

Вскоре все перебираются в казармы на Первомайской улице, освободившиеся после ухода солдат одной из дивизий Андерса. Постепенно одноэтажные и многоэтажные здания казарм заполняются будущими солдатами чехословацкой воинской части до отказа.

В дальнем конце двора размещается полевая кухня. Там хозяйничает старый Цмунт, строгий, но щедрый. В Бузулуке он не впервые. В годы гражданской войны он уже побывал здесь в составе чехословацкого корпуса и хорошо помнит кровавую расправу над комиссарами Советской Армии, учиненную белочехами в Самаре. Кто знает, что чувствует он, глядя на деревянный мост через Самару, возведенный почти четверть века назад взамен того, который сгорел во время контрреволюционного мятежа?

И жители Бузулука не забыли то время. Позднее они признавались, какие чувства испытывали, когда опять увидели чехов, услышали знакомый язык. А тогда они старались быть вежливыми и никак не выказывать своего недоверия к ним.

Не способствовало взаимопониманию и размещение в городе двух польских дивизий генерала Андерса. Польские солдаты в большинстве своем вели себя просто и сердечно, зато в поведении офицеров сквозили холодность и высокомерие. Ходили упорные слухи, что Андерс стремится поскорее вывезти свои дивизии из Советского Союза.

Разместившаяся в Куйбышеве чехословацкая военная миссия незаметно прощупывает атмосферу в штабе на Октябрьской и в казармах на Первомайской. Прежде всего ее представители интересуются политической принадлежностью и взглядами добровольцев. Пока новобранцы учатся отдавать честь и маршировать на учебном поле у реки или за кирпичным заводом, пока десатник Гинек Ворач показывает, как преодолевать во время атаки возникающие на пути препятствия, а волынский чех Ярда Перны, Рытирж и Дрнка объясняют основы артиллерийского мастерства, в штабе на Октябрьской улице, в тепле и уюте, идет один из ненавязчивых разговоров.

— Где же вы были все это время? Что поделывали? Ну да, дом есть дом, а чужбина она и есть чужбина. Хотя в Англии наши ребята катаются как сыр в масле… Однако завидовать им не будем, правда? Вернемся к вам, дружище. Где же вы все-таки были? — Проворная рука записывает ответы с помощью привычных сокращений. — Вы не сердитесь, что я делаю пометки? Просто мне это интересно… Значит, у вас все было хорошо?

— Да, пан поручик. Я кое-что умею делать, поэтому неплохо зарабатывал… Нет, никакой дискриминации не было…

— Вы коммунист?

— Нет, не коммунист. А почему вы об этом спрашиваете?

— Разве я не имею права спросить?

— Имеете, но зачем?

— Одно конфиденциальное замечание, скорее даже совет: армия должна быть вне политики, поэтому мы не потерпим здесь никаких политических группировок.

— Знаете, пан поручик, я приехал сюда не для того, чтобы организовывать политические группировки, и ваш вопрос, честно говоря, меня удивил и встревожил.

— Почему?

— Да так… Я могу быть свободным?

И сразу вспоминается пыльная обочина, долгие часы ожидания перед воротами броновицкого лагеря, куда они безуспешно добивались разрешения войти… Но сейчас не 1939 год, и никто уже не имеет права единолично решать, принять тебя или не принимать в чехословацкую воинскую часть.

Из нескольких тысяч солдат и офицеров бывшего легиона прибыли пока лишь несколько десятков человек. Они имеют в основном звания от десатника до надпоручика. Среди старших офицеров есть капитан. В течение нескольких месяцев он пробует наладить работу службы просвещения. Время от времени он произносит замысловатые речи о героической душе, о горячем сердце, о жизни, положенной на алтарь отечества, а помимо этого обучает будущих командиров взводов правилам поведения в обществе. «Не забывайте, танец — это слияние душ», — говорит он засыпающим на ходу слушателям офицерских курсов, которых поднимают в два часа ночи.

Но это произойдет уже в мае, перед первым приездом в часть Готвальда.

А в конце февраля — начале марта 1942-го еще лежат снега, держатся морозы. Водопровод не действует, а колонка во дворе перед деревянным бараком роты Яроша постоянно замерзает.

В предрассветных сумерках солдаты торопятся к окошку Цмунта за хлебом и горячим чаем. Пока пробежишься по двору, поднимешься по лестнице и заберешься на свои нары, чай успевает остыть. Но на то ты и солдат, чтобы находить выход из любого трудного положения.

— Двойную порцию можно, пан четарж?

— Куда тебе столько, да еще с утра?