Векослав Калеб - Прелесть пыли

Они двинулись по крутому склону, заросшему буками. Поначалу поднимались чуть ли не бегом, потом умерили свой пыл и зашагали ровнее, сберегая силы.

— Чем не моторизованная колонна, — сказал Голый.

Солнце загораживала гора. Они шли в прохладной тени. Лишь верхушкам деревьев перепадало немного солнечного тепла. Вокруг стволов, возле корней росла какая-то трава с широкими зелеными листьями, гладкими и скользкими — такая трава растет обычно в заброшенных холодных погребах.

Словно по ступенькам, взобрались на вершину. Тут их встретило горячее солнце. Сразу стало жарко — они были чувствительны ко всяким переменам, особенно к переменам температуры.

Прямо перед ними, на склоне холма, под его лесистой вершиной, раскинулось село.

— Вот оно, — сказал мальчик.

— Как в сказке, — сказал Голый.

— Краше не бывает, — сказал мальчик.

По обеим сторонам дороги тянулись бревенчатые дома. Одни стояли поодаль от дороги, другие — совсем на отшибе. Между ними шли дощатые или живые ограды, заборы. За околицей над селом виднелись узкие крутые полоски полей.

— Пойдем верхом, — сказал Голый, — чтоб не попасть под огонь на открытом месте. — Сказал он это нарочно — хотел подготовить мальчика к возможным неожиданностям. — Пойдем вон к тому домику наверху. — И он показал рукой на гору. — Он на вид гостеприимнее остальных; вон к тому, что один среди полей.

Этот дом стоял выше других, к тому же как раз мимо него лежал их путь. Около дома никого не было. У других домов, стоявших пониже, изредка появлялись люди: из дверей выбегали дети, женщины. В огороде возле одного из домов над грядками нагнулся дед. На гумне играло трое ребятишек, а над ними, на лужке, паслось несколько овец.

— Живет село, — сказал Голый. — Живет, словно оно одно на свете. Живет, — взволнованно твердил он.

— Живет, — повторил за ним мальчик.

Они шли верхом, среди зарослей кустарника. Их никто не заметил. Так они добрались до ограды дома, на котором остановили свой выбор. Тропа вела во двор, пересекала его и выходила с другой стороны. Метров на двадцать ниже начиналась соседняя усадьба.

Все вокруг словно вымерло, лишь две курицы копошились под забором. Во дворе было пусто: ни бороны, ни телеги, ни топора, ни плуга — голая, вытоптанная земля.

— Видно, все попрятали, — решил Голый.

Они направились прямо к двери. Не раздумывая, отбросив все сомнения, потому что до них донесся запах хлеба. Казалось, весь дом пахнет хлебом, будто они внезапно очутились в богатом амбаре.

Голый остановился, вынул из кармана часы.

— У меня есть часы, — сказал он. — Правда, они не ходят. Но починить их ничего не стоит. Поменяем их на кусок хлеба.

Низкая бревенчатая изба, кое-где оштукатуренная, узкая дверь с залатанным косяком, рядом пустая конура, чуть дальше за углом свинарник, тоже пустой. Перед обшарпанным порогом вмятина, в ней еще поблескивала вода после недавнего дождя. Дверь вела в темноту — ставни на окнах были заколочены.

Голый стал в дверях. Вошел. Мальчик прислонился плечом к косяку, оглядел двор, кинул взгляд вниз на тропинку, на соседнюю усадьбу, на поле. Все было спокойно. Тогда и он устремил глаза в темноту.

Голый подвинулся в сторону от двери, чтобы не заслонять свет. Посреди довольно просторной комнаты стоял крестьянин средних лет, усатый, сутулый, — и словно бы их ждал. Тут же они определили, что за бочкой, ларем и под кроватью никто не прячется, что вообще в доме, кроме этого человека, никого нет.

Хозяин, опустив руки, сурово глядел на пришельцев с таким видом, будто лишь на секунду позволил себе оторваться от работы и немедленно возьмется за нее снова, а они пусть себе что хотят, то и делают.

Голый с усилием произнес:

— Доброе утро, приятель.

Крестьянин прищурился, потом спросил: — Что нужно?

Голый пожалел, что не сказал партизанское приветствие. А не сказал он его не из-за малодушия, а потому что не хотел быть навязчивым. Он думал войти в дом, как входит свой брат — крестьянин, возвращаясь с поля или из леса, как входит добрый приятель, которого все знают в горном селе.

Он тоже прищурился и, помолчав, сказал:

— Не продашь ли нам немного хлеба?

Зеленые глаза крестьянина засветились насмешкой.

— Хлеб? Продать хлеб? А чем вы заплатите за хлеб?

— Вот часы у меня есть. Отдам за кусок хлеба.

Партизан протянул ладонь, на которой лежали ручные часы, и сам окинул их пренебрежительным взглядом. Ведь по сравнению со всем пережитым, по сравнению с трудностями, которые можно преодолеть, добыв краюху хлеба, часы — ничтожная мелочь.

— Часы? В самом деле?

— Да. Часы.

— Зачем мне часы?

— Конечно, зачем тебе часы! Но, понимаешь, мы голодны, и я предлагаю тебе часы в обмен на кусок хлеба, сколько дашь…

— Зачем мне часы? — повторил хозяин.

Партизан посмотрел на часы, круглые часы, снятые с руки убитого врага; задумчиво рассматривал он во мраке грязной крестьянской избы эту никчемную сейчас безделушку.

— Часы, — повторил он, не зная, что еще добавить.

— Зачем мне часы? — протянул крестьянин, опустив уголки губ и хитро прищурив глаза.

Вошел мальчик. Он поднял голову и, часто моргая, думал, что бы такое сказать, как помочь товарищу?

— Часы за кусок хлеба, — решительно произнес Голый.

— Да есть у меня часы, и не одни, — сказал крестьянин. — Погодите, сейчас покажу.

В голове Голого блеснула мысль, что крестьянин медлит неспроста, но он отогнал ее — все опасения пересилила надежда раздобыть кусок хлеба! Не будь мальчика, он вел бы себя иначе!

Крестьянин отошел в угол комнаты, отодвинул бочонок, поднял какую-то доску, засыпанную мусором, и вытащил большой деревянный ящик.

— Глядите, — сказал он, показав на него партизанам.

В ящике лежала старая меховая папаха, а в ней восемь ручных часов, двое — золотых карманных и с десяток украшений — браслеты, брошки, кольца, цепочки. Крестьянин сунул руку в папаху и поворошил свое добро.

— Видал?! Нужны мне твои часы!

Голый положил часы обратно в карман, опустил руку и стал пристально смотреть на крестьянина. Сощурив глаза еще больше, чем крестьянин, он смотрел на него не мигая. Хозяин по-прежнему неприязненно глядел на пришельцев.

— У меня часов сколько душе угодно. На мой век хватит, прожить бы столько! Нужны мне твои часы! Гляди, гляди! — радостно восклицал он.

Внезапно в избе потемнело.

Голый отскочил в сторону и навел пулемет на дверь.

В двери появился высокий молодой крестьянин с густой светлой бородой. На голове у него была меховая папаха, в руке он держал пистолет.

— Чего к отцу привязались? — крикнул он.

Голый молчал.

— Мы хотели купить хлеба, — сказал мальчик.

— Ворвались в чужой дом… — сказал бородач; он взял на прицел Голого и напряженно-выжидательно моргал глазами. — Чего к отцу привязались?