Мария Куликова - Пистоль Довбуша

— Но тебе особо убиваться нечего. Я всегда горой стою за своих односельчан. Это каждый знает. Могу и тебя выручить. Где мое не пропадало! Вот пенге. Рассчитывайся с долгами!

Ягнус небрежно швырнул на стол бумажки.

Негнибеда, еще не разобравшись, чем вызвана перемена настроения пана, помимо воли шагнул к столу. Как надоели ему эти постоянные налоги! Нет им конца-краю! Они камнем висят у него на шее. Неужели пан и вправду хочет выручить его? Нет! Того и гляди, какая-нибудь уловка. И в самом деле, Ягнус прикрыл ладонью деньги и, прищурившись, глазами нацелился на Негнибеду.

— Это я как бы временно покупаю твою землицу. Отдашь мне долг, земля твоя опять будет. — Он деланно зевнул.

Григорий побледнел, попятился. Ему хотелось немедленно бежать от жестокого пана. Ведь ни за что он не сможет в срок выплатить долги. И земля тогда навсегда останется Ягнусу.

— То нас хоть сейчас на кладбище. Пропадем без земли, пан биров!

— Ну, как хочешь. Я не неволю. Но знай: завтра у тебя лицетуют не только землю, но и корову. Закон блюсти надо!

Чувство безысходного горя охватило Негнибеду.

Поседели от снега вершины гор. Начали дуть холодные ветры. Над лесом плыли серые тучи, точно огромные льдины. Только изредка пригревало землю солнышко. Почти все уже листья попадали с деревьев. Отчетливо виднелись на склонах гор камни, выутюженные ветрами и грозами. Издали казалось: там пасется стадо каких-то причудливых животных.

С шумом бежали со склонов Карпат в Латорицу мутножелтые воды.

Однажды дубчане проснулись от внезапных выстрелов в горах. Эхо словно постучалось в окна, вызывая страх детей и тревогу взрослых. Многие уже не могли уснуть до утра.

Начинался рассвет. Чудилось, раскрылись горы и впустили в себя сырые угрюмые сумерки, чтоб к концу дня опять их выпустить на волю. Осеннее небо было холодное, словно подернутое тонким прозрачным льдом. Зато утро тихое, ясное. Только в ущельях еще прятался предрассветный туман, будто оторвавшийся от стада курчавый белый барашек. Жухлая трава была покрыта изморозью, точно посыпана сахарным песком.

Мишка подгонял коров, поеживаясь от холода: стыли босые потресканные ноги. Мальчик поминутно оглядывался назад: что-то не видно сегодня пастушков. Неужели заморозков испугались? Но за поворотом Мишка неожиданно увидел Маричку. Она, как аист, стояла на одной ноге, закутавшись в мохнатый самотканый платок, кисти которого доставали ей почти до пят. Лицо у нее грустное. Да как тут не печалиться? Вчера Ласка только кружку молока дала. Разве она сыта́ домой приходит! Совсем уже нет травы по обочинам дороги.

— А ты гони вместе со мной, — предложил Мишка. — Может, Ягнус и не наскочит.

Да что Маричке тот таракан усатый! Пусть он ее даже побьет, лишь бы Ласка не была голодной.

— А тут еще велели молоко отдавать. Для раненых хортиков. Последнее. А может, молоко и нам нужно! Терезке уже четыре года. А ходить не умеет. Сухота в ногах. Мама говорит: от голода, — грустно продолжала Маричка. — И где тот волшебный цветок схоронился? Может, отцвел уже? А нашли б мы его… может, все по-другому было б. А так, налоги требуют. Опять грозились Ласку увести…

И Маричка заплакала, уткнувшись головой в жесткую шерсть Ласки, которая стояла рядом со своей маленькой хозяйкой.

Мишке жаль стало девочку. Он чувствовал себя виноватым перед ней. Не струсь он тогда ночью, возможно, и не превратился бы волшебный цветок в гнилушку. А сколько потом еще Мишка и Юрко ходили в горы темной ночью! Но безуспешно.

— А ты не плачь! И вовсе тот цветок не отцвел. Он и зимой светится. А может, его партизаны нашли?.. Ты слыхала, как стреляли ночью?

Но Маричка, оказывается, крепко спала. Сказано, девчонка! А вот он, Мишка, сразу проснулся. Он долго прислушивался, как выстрелы то удалялись, то раздавались так близко, будто возле самой хаты. «Вот бы встать утром, а в селе — партизаны», — думал он. Но утром Мишка только вышел со двора — навстречу ему, сердито урча, как разъяренные псы, выскочили два мотоцикла с жандармами. За ними — крытая зеленая машина. И кого они опять увезли?

И лес и горы казались сегодня Мишке какими-то загадочными. Что здесь творилось ночью? Кто стрелял?

Дети медленно шли за стадом.

Солнечные лучи разбудили тени под пихтами и буками, вспугнули их. Изморозь превратили в росу, и она заблестела разноцветными точками.

Коровы разбрелись по лесу: они искали траву, еще зеленевшую кое-где островками.

— Хоть и солнце показалось, а все одно холодно, — пожаловалась Маричка. — Давай бегать. А то ноги аж ломит… — Она передернула спиною, подышала на руки.

— Ладно-о, — протянул Мишка, сожалея, что не встретил в это утро Юрка: с ним-то он как следует поговорил бы о таинственных выстрелах.

А Маричка уже побежала. Она так неслась, что деревья мелькали перед глазами. Ветки то и дело больно хлестали по лицу. Но зато ногам стало тепло, а по спине будто провел кто-то горячей ладонью.

Девочка оглянулась: а где же Мишка? Ну конечно, отстал. Еще ни один мальчишка не ухитрялся ее перегнать.

Вдруг, не добежав до густого орешника, она остановилась как вкопанная, рядом с ней и Мишка: в пяти шагах от них лежал человек.

Дети смотрели на него испуганными, широко раскрытыми глазами, боясь шевельнуться.

— Глянь… Длиннущий какой, — наконец выдавил из себя Мишка. — Он, видно, высокий, как богатырь. — И подумал: «Если б человек сейчас поднялся, то, наверно, достал бы рукой верхушку старого дуба». — А что… что, если он партизан? Ведь стреляли ночью! Может, фашицкие песыголовцы ранили его?.. — прошептал мальчик.

— Божечки! Он, кажись, мертвый. Я боюсь. Бежим отсюда! — взмолилась Маричка.

— И чего человека бояться, да еще и мертвого? — Мишка больше уговаривал себя, чем Маричку.

Но сострадание и любопытство перебороли страх. Он первым сделал шаг. Маричка — за ним.

Неожиданно какая-то птица вспорхнула с дерева. Девочка испуганно присела:

— Йой! Душа из человека вылетела!

— Да замолчи ты, трусиха! — вздрогнул пастушок. — Сама боится и других еще пугает!

Маричка рассердилась: может быть, кто и трус, но только не она! И через минуту уже стояла возле человека.

Это был молодой широкоплечий мужчина, в сером плаще и в коричневых ботинках. На его высоком лбу запеклась кровь. Светлые волосы слиплись. Он тяжело дышал и стонал, изредка что-то вскрикивая.

— Так он жив! Жив! Пить просит!

— Скорей бежим до твоего родничка! — засуетилась Маричка. Она уже не боялась. Ее охватило чувство жалости и желание помочь раненому.

Спустя несколько минут дети возвратились с бутылкой воды в руках.

— Пане! Пане! — Пастушок осторожно дотронулся до плеча раненого. — Вот вам вода, пейте!