Петр Смычагин - Горячая купель

Теперь, стоя рядом с пулеметом, он готов был кинуться на вражеские стволы, не считаясь ни с чем. И было удивительно, что солдаты еще не бросились в атаку, хотя на их лицах Батов читал то же, что переживал сам.

— Товарищ младший лейтенант, ваше приказание выполнено: пленные доставлены на сборный пункт, — соскочив в окоп, доложил Чадов.

— Теперь знаем, куда их девать, — сказал Крысанов, улыбаясь и показывая щербатые зубы. — Ух, сколь их там, сердешных, собрано!

— Ладно, — сдержанно бросил Батов. — Сегодня больше не придется вести пленных.

Из глубины улицы неслись две «тридцатьчетверки». Они на ходу били по немецким орудиям с фланга. Передний танк ударил по перекрестку — трамвайная коробка развалилась.

Как-то незаметно, осторожно подошел Кривко, тронул Батова за руку и, дождавшись, когда тот обернулся к нему, одними губами выговорил:

— Умерла!

Батов ничего не ответил, выдернул из автомата диск, набил патронами и, выскочив из окопа, крикнул:

— За мно-ой! — побежал вперед, прихрамывая, не оглядываясь.

Цепь поднялась за ним. Солдаты догоняли и обгоняли его.

Он злился на себя за то, что не может бежать быстрее. Торопился, старался не отстать от солдат и думал об одном: не упустить ни одного гада!

Где-то в порту все еще гремел бой, дымили пожары, слышалась ружейная и автоматная перестрелка. Но в районе действия шестьдесят третьего полка установилась непривычная тишина.

Как только рота, вернее, то, что осталось от роты, собралась вместе и расположилась в одном из более сохранившихся домов, Батов приказал сделать уборку в комнате, занятой взводом, послал Чуплаковых за водой, а сам свалился на пыльную кушетку и уснул...

Хороши, комфортабельны многоэтажные дома в большом городе: с электрическим светом, с водопроводом, с ванной, с канализацией и прочими удобствами. Но хороши они только до тех пор, пока безотказно действуют все нити, связывающие их в единое целое.

А как жалки и мертвы такие громады, когда порваны питающие их нити! Нет света, нет воды, не работает канализация. И совсем уж страшными инвалидами выглядят они с разбитыми окнами, продырявленными крышами, сбитыми трубами, изувеченными перилами на лестничных маршах и вырванными дверями.

Но солдат может жить всюду, в любых условиях приспособится. Чуплаковы откуда-то принесли четыре котелка воды. На столе затеплился неяркий огонек сальной плошки. Выбитое окно затянули плащ-палаткой. Осколков разбитого зеркала хватило на весь взвод, чтобы каждый брился перед своим.

Солдаты мылись, чистили оружие и одежду. Оспин пытался разбудить Батова — не удалось. Взводный что-то бормотал сквозь сон, отмахивался руками и спал, спал... Оспин накрыл его шинелью, которую тащил из окопа вместе со своей.

Принесли ужин. Снова пытались разбудить взводного. В комнату влетел Грохотало.

— Где Батов? — спросил он громко и, увидев на кушетке спящего, ухватил его за плечо, начал трясти.

— Не трожь ты его, товарищ командир, — посоветовал Крысанов, — устал шибко, да и раненый он.

— Как? Ранен?

Грохотало сдернул со спящего шинель, ощупал его.

У бедра рука угодила в липкую сырость.

— А ну, свет сюда дайте!

Милый-Мой поднял со стола плошку, осветил кушетку. На ней расплылось темное пятно.

— Подшибли, значит, — заключил Грохотало. Посмотрел на запачканную руку. Завернул гимнастерку на спящем. — И не перевязан... Так какого же черта вы смотрите! — крикнул он, обращаясь ко всем.

— Да говорили, говорили мы ему, — затараторил Боже-Мой. — Ничего, говорит, не больно. Высплюсь, говорит, и все пройдет.

— Пройде-ет! — уже одному ему сказал Грохотало. — Пройдет! А ты первый день на фронте, что ли? Не знаешь, к чему это может привести? — Он осторожно накрыл Батова и быстро вышел из комнаты.

Скоро появилась Зиночка Белоногова со своей санитарной сумкой. Она сбросила с Батова шинель, скомандовала:

— Мальчики! Быстро — воды! Стол подвиньте сюда. Свет — на край... Та-ак.

Солдаты повиновались ей во всем.

Зина сняла с Батова поясной ремень с пистолетом, завернула гимнастерку на грудь. Потянула заправленную в брюки нательную рубаху — спиной прижата к кушетке.

— Ну проснись, проснись, милый! Чего это ты разоспался? — толкала она Батова в плечо.

Тот открыл глаза. Удивленно посмотрел на Зину. Попытался подняться. Она удержала рукой, приказала:

— Лежать!

— Это еще что за операция? — возмутился Батов. — Без разрешения спящего!

— Спокойно, миленький, спокойно! Нервы беречь надо. Пригодятся. Подними рубашку!

— Может, еще штаны снять прикажете? — уже без злости, полушутя спросил Батов.

— Обязательно прикажу. А как же мы перевязываться будем?

Батов усмехнулся и хотел отвести руку Зины, гладившую его по груди.

— Что за глупости! — строго прикрикнула Зина. — Я — медсестра, ты — раненый... Служба, дорогой, — добавила она, и в голосе послышались теплые, материнские нотки, хотя она была старше Батова всего на два-три года.

— Я вовсе не нуждаюсь в этой службе.

— Опять глупости. Рану надо обработать, перевязать. Тогда все скоро заживет... Мальчики, — спохватилась она. — Ах, вот и вода! Поставьте на стол и все — марш отсюда. Ваш командир какой-то ненормальный. С головы придется начинать лечить.

Солдаты вышли. Зина тоже выскочила на минутку и вернулась, неся огромную фиолетовую вазу с отбитой ножкой.

— Ничего лучшего не нашла, — виновато сказала она, — придется обмыть над этой посудиной.

— Не надо, Зина, — взмолился Батов. — Лучше я сам.

— Глупышка, — засмеялась она, — что же ты сам сделаешь?

— Сам, — жестко подтвердил Батов.

— Перестань дурить! — Зина свела черные тонкие брови у переносицы и уставилась открытыми черными глазами на привередливого пациента. — Слышишь, перестань! В конце концов — я замужняя женщина. Позавчера мы с Леней Сорокиным поженились. Понятно? И нечего тебе девочку из себя строить!

Она расстегнула пуговицы, сдвинула брюки, обнажив рану на бедре. Батов отвернулся к стенке. Он больше не сопротивлялся.

— Вот так, славненький, так. Сейчас обмоем, обработаем... Гимнастерочку придется сменить, брюки — тоже. Эти чинить надо, — ворковала Зина. — Смотри, нарушен не только кожный покров, но и мышцы повреждены. Надо бы спокойно полежать недельку... Хоть бы денька три. Придется направить тебя в санроту.

— Никуда я не пойду.

— Хорошо, хорошо — никуда не пойдешь. Только не вздумай отлынивать от перевязки. Инфекция в таких случаях на девяносто процентов обеспечена. Только недогляди. Может быть, уже есть.

Широким бинтом Зина накладывала повязку, приятно обжимая раненое место.

— Вот видишь, как все хорошо и просто, а ты упрямился. У нас так не делают. Нельзя. А теперь давай посмотрим, что на щеке... Здесь совсем хорошо, только кожа ободрана. Помажем и завязывать не будем: так скорей засохнет... У-у, милый, а седые волосинки на висках сегодня появились, да?