Петр Смычагин - Горячая купель

— Присядьте, милейший, присядьте.

Когда Грохотало вернулся и сел к столу, Горобский подвинул к нему кружку:

— Пейте, лейтенант, и слушайте...

— Слушать буду, пить — нет.

— Понятно. Разве порядочный человек станет пить с такой дрянью, как я! — слово «порядочный» прозвучало ядовито. Он выпил свою кружку до дна. — Вы ведь — маменькин сынок. Папаша, конечно, есть, сестреночки, братишки, дядюшки, тетушки, кумушки... Да?

— Допустим, — сдерживаясь, процедил Грохотало. Очень уж больно хлестнули его несправедливые слова. Ни с отцом, ни с братом он никогда не увидится, а этот еще корит ими.

— Х-хе! Допустим. Ему можно допускать: в Сибири и на Урале деревни целехоньки, а мне... Да понимаешь ли ты, лейтенант, что у меня нет никого на свете! — Он заскрежетал зубами и, горестно добавив: — Бобыль! — безвольно уронил голову на грудь и замолк.

— Сюда вы, надеюсь, пришли не к кумушке?

— Ах, вон ты о чем! — Горобский вскинул голову и, захватив рукой растрепавшиеся волосы, в упор посмотрел на собеседника. Глаза его увлажнились, лицо побледнело, но заговорил тихо, примиряющим тоном: — Это у вас тут ни выходных, ни праздников нет, а в полку все соблюдается. Снял я свою робу, оделся по-человечески, да и пошел посмотреть, как люди живут... А они живут. У них семьи, домишки, деточки — все на месте! Засмотрелся я на них и забыл, куда иду и зачем. Вот как бывает, лейтенант. Может, выпьешь за бобыля, потешишь его душу своим сочувствием?

— Не надо, товарищ капитан, — отказался Грохотало и для себя отметил: здорово же «засмотрелся» капитан, коли занесло его за столько верст! Спросил:

— Вы что же, от отпуска совсем отказались?

— О, нет! Пока уступил очередь начфину. Но поеду. Россия велика. Пропуск вот-вот должен прийти. Второй день в отпуске. Вот и гуляю.

Казалось, последняя кружка подействовала на Горобского отрезвляюще, потому как он все более обретал вполне приличный вид.

В пивную вошел Пельцман, владелец местной мельницы, полный невысокий человек с короткими усиками под толстым носом, с галстуком-бабочкой на белой рубашке и в шляпе с узенькими полями. Он попросил кружку пива и, торопясь, пил прямо у стойки.

— Присаживайтесь, — пригласил его хозяин. — Куда это вы так спешите?

— В Нордхаузен, — словно из бочки, пробубнил Пельцман. — Там совещание мелких промышленников.

— Господин Пельцман, возьмите попутчика, — попросил Грохотало.

— Мне все равно, господин комендант, — начальника заставы называли кто как. — Еду один в целом лимузине. Но ждать некогда: опаздываю, — быстро говорил Пельцман, одной рукой подавая деньги, другой размахивая платком.

— Вам повезло, — заметил Володя Горобскому.

— Да, мне везет, — вздохнул тот тяжко.

Горобский надел шляпу, взял на руку макинтош и пошел впереди Пельцмана. Хозяин пивной любезно раскланялся и вышел из-за стойки, чтобы закрыть за гостями дверь. У двери Горобский пропустил вперед Пельцмана, дождался Володю.

— Шкура! — стиснув зубы и не глядя на хозяина, сказал он по-русски. — Трясется за кружку: ему дела нет, что у человека вся жизнь разбита, была бы цела его кружка!

Усевшись в старенький лимузин рядом с Пельцманом и пожимая руку лейтенанта, Горобский говорил, что если долго не придет пропуск, то он непременно еще приедет в гости.

— Некуда девать себя, понимаешь?

Грохотало понимал это великолепно. А вечером, когда остался наедине с собственной совестью, все перебрал в мыслях много раз. И как ни раскидывал умом — выходило,одно: надо доложить бате о случившемся. Но делать этого не хотелось. К тому же очень трудно было сказать — зачем здесь, на линии, оказался этот капитан. В глубине души, перебивая друг друга, яростно спорили два голоса. Один твердил настойчиво: «Он ведь был в штатском костюме, не опозорил мундир советского офицера». — «Ах, какой умник! — бесновался второй голос. — За штатский костюм спрятался. А совесть у него где? Снимай трубку и звони в полк!».

«...Бобыль... Маменькин сынок... Жизнь разбита вдребезги... Некуда девать себя...», — проносилось в голове. — «Звони же, звони! — издевался первый голос. — Звони, если ты, действительно, маменькин сынок, если тебе, как и хозяину разбитой кружки, дела нет до судьбы такого же офицера, как ты. Может быть, сынок этого хозяйчика сделал Горобского бобылем, а ты...».

— Нет! — сказал себе Володя и постарался успокоиться.

Но скоро в голову полезли иные мысли: а не надеялся ли Горобский, что Грохотало предложит ему поехать в отпуск к его родным?

Первым порывом было жгучее желание немедленно исправить оплошность — позвонить Горобскому на квартиру. И позвонил бы, но вспомнил, что у телефона в такое позднее время может оказаться и Крюков, а с ним Грохотало не хотелось «встречаться» даже на проводе.

И вдруг осенило: если бы капитан искал, куда притулить голову в России, то мог бы обратиться к своим друзьям, к тому же Крюкову, а не тащиться за столько верст к Грохотало... Стоп! Да к нему ли? Ведь если бы он хотел встретиться с Володей, то зашел бы на заставу. А ему что-то надо было в пивной... И для чего этот маскарад с переодеванием в штатское?

Сколько ни старался Грохотало, ничего определенного придумать не мог. А вспомнив Крюкова, тут же вспомнил и Батова, и эту решеточку из пальцев.

В Тюрингии радуют глаз пейзажи, очень напоминающие наши, уральские. Может быть, тем и привлекательна она для русского человека, что в этой части Германии природа меньше подчинена строгому немецкому порядку: линия — угол, угол — линия. Скалистые склоны гор сплошь покрыты лесами. Настоящими дикими лесами!

Стоял один из тех воскресных дней, когда, захватив с собой праздничный обед, жители деревень отправлялись в горы, в лес отдыхать. Туда едут на автомобилях, на мотоциклах, на велосипедах, на лошадях, запряженных в самые разнообразные повозки. Некоторые идут пешком с сумками в руках.

Грохотало ехал из штаба батальона верхом. Было жарко, а когда дорога спустилась в лощину — там вовсе парило, как в котле. Гнедой белоногий конь, по кличке Орел, то и дело взмахивал головой, дергал поводья и мерно цокал подковами по старому асфальту. Всадник не торопил коня.

Вдруг далеко впереди, справа от дороги, раздался выстрел. Орел вскинул голову и запрядал ушами. Из леса выскочил человек. Срезая угол поля, он устремился к сосновой опушке, ближе к дороге. Метрах в двухстах за ним гнались люди. Они что-то кричали.

Не раздумывая, лейтенант свернул с дороги и пустил коня галопом. Преследуемый, заметив погоню еще и слева, стал забирать правее, к лесу, и прибавил скорость. До него оставалось уже метров двадцать пять — тридцать, когда со стороны погони донеслось:

— Держите его! Держите! Стреляйте в него!