Петр Смычагин - Горячая купель

Против ожидания, беглец остановился и, обернувшись, вскинул пистолет. Грохотало схватился за кобуру, но грянул выстрел — и Орел со всего размаху опрокинулся, а всадник отлетел метров на пять и упал на пахоту. Конь тревожно заржал и вскочил на ноги. Володя тоже быстро поднялся, но после первых шагов убедился, что дальнейшей погони не получится: каждое движение больно отдается в пояснице, видимо, сильно ударило задней лукой во время падения. Да и Орел, поднявшись, едва ковылял к хозяину, не решаясь наступить на раненую ногу.

Трое преследовавших с полицейским впереди круто свернули в лес. А двое, окончательно выбившись из сил, далеко отстали и брели к пострадавшему офицеру.

— За кем это вы гнались? — осматривая раненого коня, спросил Володя приближающегося немца в синей блузе.

Плотный блондин лет сорока пяти с выражением полной безнадежности махнул рукой и, не ответив, спросил:

— Конь ранен?

На лысеющей голове незнакомца каплями выступал пот. Человек тяжело дышал.

Увидев разрыв между щеткой и копытом, Володя принялся ощупывать ногу коня. Рана сильно кровоточила, и это мешало осмотру, но сколько ни старался он отыскать повреждение над копытом спереди — там кожа была невредима. От этого стало спокойнее на душе.

— Кто этот беглец? — повторил Володя вопрос.

— Густав Карц. О-о, это очень плохой человек! — ответил, подходя, другой немец, пожилой человек с болезненным лицом; опустившись на пашню, он долго кашлял. А блондин пошел по конскому следу назад, внимательно рассматривая что-то на земле.

— Этот человек, — задыхаясь, продолжал немец болезненного вида, — только что убил свою любовницу и собственного сына... за то, что подкараулил их вместе...

— Сюда! Идите сюда! — позвал блондин. — Вот причина ранения, — и приподнял с земли звено колючей проволоки, натянутой между тонкими металлическими кольями. — Пуля Густава прошла мимо.

Когда на парах вырастает трава, крестьяне огораживают свои участки и пускают в них скот. Теперь пар был вспахан, а изгородь свалена и лежала на земле, почти не отличаясь от нее. Шип впился в ногу коня и, зацепившись, разорвал кожу под щеткой.

— Не беспокойтесь, рана не опасна, — сказал немец в синей блузе. — Только надо промыть ее. Вон там, внизу, есть ручей.

Грохотало знал этот ручей и направился к нему.

— Идем, Эрнст, — обратился блондин к другому немцу, — все равно Густав испортил нам отдых.

— Да, идем, Отто, — отозвался тот, поднимаясь. — Видно, плохие мы рысаки, чтобы гоняться за Густавом. Да и ваш, господин лейтенант, рысак тоже теперь не для погони, — пошутил он. — Лазарет — его место.

У ручья Володя устроил привал: очистил и промыл рану, туго перетянув ее носовым платком, умылся и покурил в тени. А когда выбрался на дорогу, его догнала машина и, поравнявшись, затормозила. Из машины вышел знакомый уже блондин в синей блузе и назвался Отто Шнайдером. С ним был мальчик лет пятнадцати.

— Это мой сын Ганс, — сказал Отто. — Если разрешите, он уведет коня к вам домой. А вас я довезу на машине. Вы ведь из Блюменберга?

Грохотало с благодарностью принял предложение. Он не первый раз мысленно похвалил себя за то, что сумел научиться довольно свободно говорить по-немецки. Если в полку можно было обходиться родным языком, то здесь без немецкого и шагу не ступишь.

Мальчик принял повод и, намотав его на кулак, приготовился идти.

— А ты верхом ездить умеешь? — спросил Володя.

— Да.

— Так и поезжай: для коня ты не так тяжел.

— Зачем мучить лошадь? — вмешался отец. — Здесь недалеко, добежит, ноги у него молодые.

— А ты, Ганс, все-таки садись.

Косо поглядывая на отца, мальчик ухватился за луку, дотянулся ногой до стремени и, подпрыгнув, взлетел в седло.

— В Блюменберге спросишь, где находится застава, там скажут.

— Я сам знаю, — ответил Ганс, гордо повернувшись в седле и тронув коня каблуками.

Конь хромал, стремена болтались, так как ноги Ганса не доставали до них, но это не мешало всаднику пребывать на седьмом небе.

— Этот мальчишка будто не свою голову носит на плечах, потому и не бережет ее.

— Не беспокойтесь: конь очень смирный.

— Я не об этом. Вообще парень держит себя смелее, чем подобает в его возрасте, — не без гордости пояснил отец, переключая скорость.

По дороге Шнайдер охотно рассказал, что живет в деревне Грюневальд (она недалеко впереди, Володя это знал), что имеет небольшую собственную авторемонтную мастерскую, что во время войны ему пришлось побывать под Курском, что много принял мук и был тяжело ранен дважды.

Слушая Отто, Грохотало заинтересовался, отчего он так доброжелательно относится к офицеру Советской Армии, против которой пришлось ему сражаться.

— О-о! — ответил Шнайдер, усмехнувшись и покрутив пальцем у виска. — Пора и нам понять кое-что. От этой войны я ничего не имею, кроме ранений. Хорошо еще, что голова уцелела...

— А если бы вы победили? — перебил его Грохотало.

— Не победили... Все равно выиграли бы только миллионеры. Наша кровь — их деньги... Вот это мой дом, — спохватился Отто, когда въехали в деревню, и указал влево на небольшой домик с красной черепичной крышей, с садиком и примостившейся рядом мастерской.

— Заезжайте в гости, буду рад. Я вижу, вы здесь часто проезжаете.

— Да вы почти капиталист, — пошутил Грохотало, провожая взглядом шнайдеровское поместье.

— От меня до капиталиста ровно столько же, сколько от земли до неба. У меня никогда не было наемных рабочих и лишних денег, зато у меня есть руки. — Отто показал рабочие руки слесаря, на секунду отпустив баранку.

Грохотало улыбнулся и вспомнил, как рука другого немца только что наводила на него, русского человека, пистолет, и спросил:

— А что, этот Густав Карц очень богат?

— О, совсем нет! Во времена Гитлера он привык жить легко, за чужой счет. До того избаловался, что и теперь не хочет работать. Давно бросил семью, живет по вдовушкам, а жена с детьми бедствует.

— Но почему Карц так жестоко обошелся со своими жертвами?

— Так это же его специальность! Такие люди ценились в гитлеровской армии. Он не привык сдерживать свои страсти, тем более, что, видимо, готовился бежать в Западную Германию. Если ему это удастся, то все обойдется безнаказанно. Только на это он и мог рассчитывать.

— А если не уйдет?

— Будут судить, и, наверное, расстреляют. — Шнайдер говорил об этом удивительно спокойно, как о деле давно решенном. — Только кто его будет ловить? От полицейского он ушел, а граница — вот она, — указал Отто в сторону линии, поворачивая автомобиль к арке заставы. Сегодня может ночью перемахнуть на ту сторону, и никакие наши законы его там не достанут.

Прощаясь, Шнайдер снова предложил заезжать к нему в гости.