Константин Лапин - Сердце сержанта

— Не знаю, — сказал я честно.

Как объяснить ей, что та женщина, о которой я думал первые годы войны, сначала писала мне на фронт, и я посылал ей письма, полные тоски и тревоги. Потом ответы ее стали приходить реже, а в тех, что я получал, звучало что-то новое, непонятное мне. Скоро наша переписка вовсе прервалась... Она не была моей женой, не мог я назвать ее и невестой, но я думал о ней, особенно по ночам, когда не спалось, по-разному думал... Встретив Машеньку, я стал забывать ее.

— Скорее всего — никого нет.

— Вам никогда не придется стыдиться меня. — Неожиданно она притянула меня к себе, горячо зашептала: — Знаешь что, если хочешь... положи руку сюда! — И Маша сама положила мою руку себе на грудь. Лицо ее пылало, я еле разбирал, что она шепчет. — Если ты этого хочешь... если очень, очень хочешь и... не можешь так просто... тебе можно все, все...

Я поцеловал ее горячие обветренные губы, они стали сразу влажными, и моя отчаянная, веселая Машенька вдруг расплакалась. Ей так тоскливо без матери и малышей, так страшно порою... Она знает, что не увидит их больше.

И что это ей взбрело в голову? Я успокаивал девушку: все еще будет хорошо в ее жизни. Мне казалось в ту минуту, что Маша действительно моя младшая сестренка, которую нужно оберегать. От войны я ее не мог уберечь: это не зависело от меня, но кое-что было в моих силах...

Я и не заметил, как она уснула в моих объятиях, с росинками слез на щеках. Видно, намаялась за день. Высвободив руку, я встал с лавки. Спать не хотелось, я покурил немного, зажег свет и сел за статью. За работой я временами поглядывал на Машеньку. Во сне она была еще больше похожа на ребенка — раскрасневшаяся, с пухлым приоткрытым ртом.

На рассвете, переписав готовую статью, я разбудил Машу. Ей лучше всего уехать с первой машиной, на которой повезут газету. Так легче будет добраться до полка. Да и не увидит ее никто из наших.

Машенька минуту смотрела на меня широко раскрытыми, изумленными глазами, потом припала к моему плечу. Она была теплая со сна и такая родная.

— Ой, какой я сон страшный видела! Будто тебя ранило. Ты береги себя, пожалуйста! — А на ухо мне шептала: — Зачем ты меня вчера не послушался, глупый? Но все равно теперь я навсегда твоя! Только твоя! Мы скоро увидимся, да? Ты ведь сможешь выбраться ко мне, когда захочешь, не то что я — гвардии рядовой. Мы все еще в этой школе, у Ершовского озера. Мы с тобой на лодке поедем на остров, да?

Пока в редакционную полуторку грузили тюки с газетами, мы с Машенькой прошли вперед по шоссе. Вставало солнце, в кустах просыпались птицы, не верилось, что идет война. Но все напоминало о ней — и хвостатые немецкие мины в ручье, похожие на больших рыб, и дымный след самолета-разведчика в синем небе, и сонное бухание пушек вдали.

— Вот сюжет для картины: парень прощается с девушкой, уходящей на войну, — попробовал пошутить я.

— Все мы теперь на войне! — Машенька забралась в кузов нагнавшей нас машины. — Так когда ты приедешь ко мне?

— Я тебе напишу.

Днем меня вызвал редактор и строго спросил, где статья, которую я должен был сдать к утру. Узнав, что материал уже находится в секретариате, он помолчал, не зная, как перейти к главному. Я-то понимал, зачем он вызвал меня: слух о девушке, ночевавшей у меня, пронесся по редакции. И вот он задал вопрос: совместимо ли мое поведение со званием офицера и журналиста? Конечно, я, человек молодой, к тому же неженатый, могу поступать как хочу. Но в какое положение я поставил девушку — подумал ли я об этом?

— Невесту, товарищ полковник.

Слово «невеста», произнесенное вслух, прозвучало не очень убедительно. Полковник недоверчиво усмехнулся.

— А если невеста, чего прятал ее? Я бы тебя сам поздравил. Да ее тоже.

— Разрешите, товарищ полковник, я съезжу к ней и привезу сюда.

Но редактор решил, очевидно, что и так зашел слишком далеко.

— Не сейчас, жених! Если любовь до гроба — времени хватит. А пока займись письмами военкоров. В вашем отделе их что-то много скопилось. Журналисты в «вольных полетах», может, тоже невест ищут, а работа стоит. Жаль, Тихонова нет — я бы и его посадил ответы писать.

Всю неделю я готовил к печати военкоровские письма и отвечал авторам. Вспоминая Машеньку, я не мог заснуть по ночам. Дурак я, дурак, правильно она мне сказала в то утро... А какие сумасшедшие письма я ей слал с каждой почтой! И не находил себе места, не получая от нее ответа, хотя знал прекрасно, что почта идет долго. Хоть бы Сашка поскорее вернулся, где он там застрял?

И вот он приехал — еще более мрачный и молчаливый, чем обычно. Почему-то я был уверен, что он побывал у Машеньки. Полк, в котором она служила, проводил недавно разведку боем; это я знал из донесений нашего корреспондента по армии.

Как-то странно, исподлобья, как мне показалось, посмотрев на меня, Тихонов сказал глухим голосом:

— Мне надо поговорить с тобой, старина... Пройдемся...

Окрестные ручьи и болота разлились по весне озерами, лишь на буграх земля начала просыхать. Мы нашли сухой бугорок за околицей и, расстелив на земле шинели, сели под зеленой березкой. Тихонов молча заворачивал цигарку, табак сыпался у него меж пальцев, и он чертыхнулся вслух.

— Ну, отдал карточки? — спросил я, не в силах больше ждать.

— И да, и нет.

— Как тебя понимать, Саша?

И снова он как-то странно, исподлобья, посмотрел на меня.

— Убили твою Машеньку, вот что... За день до моего приезда.

Я понимал, что Саша говорит правду; такими вещами не шутят. Но смысл сказанного им медленно доходил до сознания. На участке, где стоял Машин полк, и боев настоящих не было...

Тошнотный комок подкатил к горлу, в голове стучало: убили, убили, убили...

Тихонов неторопливо рассказал, что он вовсе не собирался ехать к Машеньке — все вышло случайно. Ожидая попутную машину, он увидел на развилке дорог стрелку-указку знакомой медсанроты. Он решил заглянуть туда, тем более что фотографии были при нем.

От санитарки, встреченной на дороге, Саша узнал, что санрота размещается в здании сельской школы над озером. Но когда он спросил у девушки, знает ли она Машеньку Беленькую, губы ее вдруг задрожали, а лицо сморщилось, словно она собиралась заплакать. Ничего не сказав, только махнув рукой в направлении школы на бугре, санитарка убежала.

В медсанроте Саша узнал подробности гибели Марии Старцевой. В ночь перед его приездом один из батальонов полка, проводя разведку боем, выбил гитлеровцев из деревни за озером. С минуты на минуту фашисты могли перейти в контратаку. В риге на окраине деревни оставались тяжелораненые.

Маша Старцева уже ложилась спать, когда командир медсанроты вызвал добровольцев ехать за ранеными. Натягивая мокрые сапоги, девушка чуть не плакала: у нее была стерта нога. Но остаться в роте она отказалась наотрез. Накануне Машенька была в батальоне, в темноте она могла разыскать дорогу быстрее, нежели кто другой.