Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

— Все как есть говорить?

— Давай не тяни.

— Так вот, Нестор Иванович… Как, значит, поехали мы и встретились за Павлоградом с разъездом буденновской армии. Они на нас в шашки, а мы шумим: делегация, мол. Все же нескольких у нас порубали. Потом приводят нас до начдива. Осанистый, ростом большой. Фамилия ему Тимошенко… Ну, значит, я честь по чести все ему объяснил: так, мол, и так, батько Махно мир предлагает. Чтобы, значит, буденновцы наших не трогали, и мы тоже с ними драться не будем.

А Тимошенко брови насупил и говорит: «Мы — Конная армия, бойцы революции, и не будем с вами, бандитами, цацкаться. Мы, — говорит, — с польскими панами смертным боем биться идем, а вы нам нож в спину вонзаете». Рассердился, нет спасу! «Если, — говорит, — ваш батько немедленно оружие положит, тогда мы посмотрим — может, кого из ваших и возьмем, чтоб в боях вину свою искупили». Ну, я тут тоже начал серчать. «Батько наш, — говорю, — не разбойник, а командующий армией и сможет за себя постоять…»

— Ну-ну?

— Нехорошие слова, Нестор Иванович, боюсь говорить.

— Говори!

Щусь бросил косой взгляд на Махно и продолжал:

— «Передай, — говорит, — вашему батьке, что если он не положит оружие и не явится лично с повинной, то я его, рассукинова сына, поймаю и за это самое место повешу». Тут, значит, я не стерпел и схватился за шашку. Потом сиганул на коня и насилу ушел. Остальных порубили…

— Как? Что? Повесит?! — Махно задохнулся и скрипнул зубами. На его впалых щеках загорелись красные пятна. — Повесит?! Нет! Сам всех перевешаю. — Оп постучал по узкой груди кулаком. — Я еще покажу им, кто такой Махно!

— Батько! — тревожно окликнул Щусь. — Батько, смотри!

Но Махно уже сам что-то увидел. Заслонясь ладонью от ярко светившего солнца, он смотрел вдаль, туда, где заметил движение. И точно, на вершине кургана появился конный разъезд. От него отделились два всадника и поскакали по балке.

На горизонте клубилась золотистая пыль. Вначале она показалась в стороне Павлограда. Потом, поднимаясь сплошной высокой стеной, пыль затянула весь горизонт и вскоре, казалось, охватила полнеба.

Стаи птиц с тревожным криком поднимались над степью и, трепеща крыльями, летели на запад.

Набежавший со степи ветерок донес едва слышный гул.

Гул приближался, и вместе с ним с далеких холмов в густых облаках тяжело клубившейся пыли, в которой, как искры, что-то сверкало, в степь выходила огромная конная масса. Она шла сплошными колоннами. Медленно извиваясь между холмами, колонны, как исполинские щупальца, подвигались все ближе, ползли в бескрайнем просторе степи. Знамена и значки величаво вились над рядами. Давно, со времен Сечи, со времен вольницы запорожской, не видела степь такого движения. Тогда по этим местам, возвращаясь из турецких походов, так же вот шли по степи с бунчуками курени Наливайко, Остраницы и Тараса Трясило.

Это было очень давно, а теперь мощной лавиной шла на запад Первая Конная армия.

Все ближе к селу подходили головные полки. Уже простым глазом были видны отдельные всадники с обветренными, суровыми лицами, орудия, зарядные ящики и часто переступавшие четверки пулеметных тачанок. Солнечные лучи огненными языками вспыхивали на блестящих наконечниках знамен и значков, отсвечивали на серебряных трубах полковых трубачей и, угасая в пыли, вновь зажигались на струящихся в воздухе флажках и знаменах…

Махно во все глаза смотрел на буденновцев. Он видел их впервые. Смертельная бледность покрывала его желтое, в морщинах лицо.

Щусю пришлось дважды окликнуть его.

— Батько, Нестор Иванович! Не пора ли нам сматываться?

Махно вздрогнул, словно только теперь услышал, что неподалеку, внизу, часто щелкают выстрелы. Он рывком повернулся и, прыгая через ступеньки, стал быстро спускаться по лестнице.

У паперти рослый ездовой, цыган, с трудом сдерживал тройку лихих лошадей. Махно прыгнул в тачанку. Щусь вскочил вслед за ним, ездовой гикнул, и тройка понеслась по широкой сельской улице.

Навстречу, крича и махая рукой, скакал Афонька Кривой.

— Обошли!… Берите, батько, левее, проулком! — на скаку крикнул он и умчался.

На восточной окраине села, слышно было, закипал сильный бой. Вдали звонко ударила пушка. Снаряд с нарастающим воем пронесся над степью.

Махно остановил тачанку и, схватив своей маленькой волосатой рукой за шиворот ездового, привстал над сиденьем. Вдоль улицы перебегали пешие махновцы. На поджарой вороной кобыле, держа древко с черным знаменем, на котором был намалеван череп с костями, пронесся всадник. Его голова была обмотана кровавыми тряпками. Вслед ему с грохотом мчались тачанки. За ними скакали конные с подвязанными к седлам большими узлами. Все, крича на разные голоса, неслись к выходу из села.

— Куда? Стой! Назад! — крикнул Махно.

Но конные, словно это относилось не к ним, продолжали длинной вереницей мчаться мимо тачанки. Махно тронул ездового. Тот хватил с места в карьер. Где-то впереди часто рассыпались выстрелы, и из боковой улицы навстречу Махно появилась тачанка. Ездовой, стоя во весь рост, гикал и крутил вожжами над головой. Пулеметчик лежал вниз лицом, обхватив рукой пулемет. Его голова моталась над кузовом. Он хрипел и плевал кровью.

Встречный ездовой не успел сдержать лошадей. С глухим треском столкнулись тачанки. Коренники взвились на дыбы и, ударившись грудью, рухнули наземь. В пыли замелькали копыта.

Дорога оказалась прегражденной живой баррикадой. Вокруг гремела стрельба, стоял стон, неслись громкие крики. Щусь повернул к Махно побледневшее лицо.

— Пропадаем, батько! — произнес он с надрывом. Махно метнул по сторонам быстрый взгляд.

— Руби постромки! — крикнул он, выпрыгивая из тачанки.

Махно выхватил шашку, второпях засек пристяжной ногу и быстро разамуничил ее.

В глубине улицы, махая и кружа обнаженными шашками, показались всадники в красных штанах.

Оставив оброненную смушковую шапку, Махно вскочил на лошадь и во весь мах помчался проулком. Вслед ему защелкали выстрелы…

Еще перед началом боя Петька разоружился, сунул карабин в навозную кучу и схоронился на чердаке одиноко стоявшего дома. «Хрен с ним, — думал он, — нехай воюют. Моя хата с краю, я теперь есть мирный житель». Но едва ли он залег бы на чердаке этого дома, если б знал, что именно здесь, на большой поляне, будет самый центр боя. Из слухового окна видна была широкая панорама села с колокольней посредине, белыми хатками, зелеными рощами и садами. Вправо от села, за холмистым гребнем, поднимался в небо высокий столб пыли. Такое же высокое облако пыли виднелось и по другую сторону села. Скользнув наметанным глазом по окрестностям, Петька определил, что село окружено с обеих сторон, и злорадно подумал, что теперь «батьке» трудно будет уйти.