Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

Быстрый конский топот, раздавшийся в эту минуту влево от дома, привлек его внимание, и он увидел, как из боковой улицы беспорядочной кучей хлынули конные. Впереди скакал всадник с сивыми, закрученными кверху усами. «Эге! — подумал Петька, узнав в нем начальника махновской кавалерии. — Так это ж сам Довженко!» Тем временем из боковой улицы выезжали все новые группы всадников. Их было так много, что Петька сразу сбился со счета. Довженко, яростно ругаясь и потрясая кулаками, выстраивал свои эскадроны. Пулеметные тачанки, объезжая стороной, галопом занимали огневые позиции. Водворить порядок в сбившейся на поляне толпе было трудно. Задние повертывали головы, показывали один другому руками на все приближавшееся с тыла облако пыли и, нещадно шпоря лошадей, старались пробиться в передние ряды. Наконец Довженко подал команду. Над рядами сверкнули вынутые из ножен клинки. Махновская кавалерия двинулась рысью вперед. Но не успела она пройти и сотни шагов, как справа от села показалась колонна конницы. Петька давно уже видел эту колонну — в ней было не меньше бригады — и шептал про себя: «Ужо дадут буденновцы духу!» Бригада шла широкой рысью. В задних рядах лошади, горячась, сбивались на галоп. Приближаясь к гребню холмов, бригада на ходу строила фронт, и Петька видел, как всадники фланговых эскадронов, распластываясь, расходились группами по крыльям лавы. Скакавший впереди командир в красной черкеске, очевидно комбриг, сильно погнал лошадь, и его худой породистый конь в несколько прыжков вынес его на вершину холма. Комбриг посмотрел в сторону села, взмахнул над головой кривой шашкой, и тысячи полторы всадников, перескочив через гребень, с криком устремились вперед по пологому склону.

Махновцы остановились. Некоторые. начали повертывать лошадей, другие кинулись в стороны. Но уже было поздно. Бригада развернулась, с двух сторон ударила по махновцам, сбила их и смешала. Сшибаясь, наскакивая один на другого, по всему полю скакали всадники и группы бойцов. Гремя снаряжением, распушив по ветру хвосты, забегали лошади, потерявшие всадников.

Затаив дыхание Петька наблюдал за побоищем. Он видел всего в нескольких шагах от себя всадника без шапки, с большим носом и целой копной светлых волос, который, сидя на такой же большой, как и он сам, вороной лошади, рубил наотмашь встречных и поперечных и добирался до Довженко. Но тот вовремя заметил его и стал поворачивать серого в яблоках жеребца, прорубая себе дорогу из свалки, и, сбив с седла бросившегося на него молодого вихрастого парня в рыжей кубанке, наверное ушел бы, если б не чубатый казак с приколотым на груди алым бантом. Чубатый казак поднял на дыбы золотисто-рыжую лошадь и повел ее прямо на Довженко, заставив его придержать жеребца. Этим и воспользовался всадник с большим носом, обрушив на Довженко страшный удар. «Поделом тебе, гад! — подумал Петька. — Не будешь больше девок калечить!» Видел он и молоденького всадника в черной черкеске, который, придерживая в полусогнутой руке пистолет и ловко управляя игреневой лошадью, поспевал всюду, где только падали раненые буденновцы или слышались крики о помощи.

Махновцы кучами и поодиночке вырывались из свалки, бросались в переулки, ища спасения в бегстве.

«Эй, эй! Гляди! Сзади!» — чуть было не крикнул Петька, но только отчаянно взмахнул руками, увидя, как в тыл буденновской бригаде, поднимая кучу тяжелой пыли, скакал пулеметный полк — около сотни тачанок. Командовал полком тучный Петриченко — бывший петлюровский прапорщик, пропитая башка, алкоголик, но смелый до отчаянности человек с круглым, как луна, рыхлым лицом, славящийся одним и тем же дерзким маневром: ворваться переодетым под видом своего в чужие ряды и косить их из пулеметов в упор. Петриченко важно, как турецкий святой, сидел, подбоченясь, в передней тачанке, и Петька пожалел, что с ним нет карабина, — очень уж ему хотелось пальнуть в Петриченко.

Но и буденновцы не дремали. Не успел пулеметный полк махновцев развернуться, как, вывернувшись из-за холмов, вихрем подскакала конная батарея, сноровисто снялась с передков и грохнула картечью из всех своих четырех пушек по пулеметным тачанкам. Ездовые повернули и, сметая все на пути, шарахнулись из села. Но тут навстречу им выходили из степи полки 4-й дивизии… Петька видел, как, поблескивая в пыли, часто поднимались и опускались клинки.

— Бей! Бей! Руби! — поощрял Петька, в азарте размахивая руками и притопывая ногами.

Потом он увидел, как на высокий холм правее села выехали шагом два всадника. Один из них, тонкий, в черкеске, с пышными усами, плотно сидел на рослом буланом коне; под другим, в фуражке, была большая рыжая лошадь в белых чулках. Она высоко вскидывала ногу и била землю копытом. Позади них казак в черной кубанке держал прикрепленный на пике кумачовый значок.

Бойцы проходивших у подножия холма эскадронов бросали вверх шапки, размахивали шашками и на разные голоса что-то кричали…

— Ой, Митя, милый, как я за тебя напугалась! Гляжу — упал! Ну, думаю, убили, — говорила Маринка, сидя на корточках подле лежавшего Митьки Лопатина и осматривая рану на его голове.

Митька поморщился.

— Не таковский, чтоб убили. Это он меня конем шибко ушиб. Ишь здоровенный! Было б мне иззади на него наскочить… А теперь ушел. Видать, какой-то начальник.

— Да нет, не ушел он! Дерпа напополам его разрубил. И шашку сломал об него. — Маринка достала из сумки вату и, с радостью отмечая, что кость не задета, стала обтирать кровь вокруг раны. — Больно? — тревожно спросила она, услыша, что Митька закряхтел.

— Нет, ничего.

— А плачешь зачем?

— В глаз что-то попало.

— Постой, я тебя к кустикам переведу. Здесь солнце печет. А ну, берись за меня.

Митька, стиснув зубы, поднялся и, крепко держась за девушку, заковылял в тень кустов подле дороги.

— Ну вот, в холодке ладней будет, — деловито говорила Маринка, помогая Митьке прилечь. — Сейчас мы тебя перевяжем, а потом на линейку — ив госпиталь.

— Как бы не так! — сказал Митька сердито, перекатывая круглые глаза на нее. — Никуда я с полка не пойду. Да у меня уж затмение прошло. — Он приподнялся на локтях и присел. — Гляди, горит что-то.

Маринка оглянулась.

На окраине села, откуда доносился редкий перестук пулеметов, поднимался над тополями столб черного дыма.

— Так, говоришь, напугалась? — помолчав, спросил Митька.

Маринка быстро повернулась, и он увидел на милом ему лице девушки выражение жалости.

— А как же! — блеснув повлажневшими глазами, сказала она. — Конечно, напугалась.

— Земляки? — спросил он с тонкой насмешкой.

— Ах ты, землячок мой ненаглядненький! — Она нагнулась и поцеловала его в смуглую щеку.