Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

— Вот и наша хозяюшка, — приветливо улыбаясь, сказал Харламов. — А ну, лапушка, собери-ка нам- пообедать.

Девушка подошла к печке, вытащила ухватом большой чугунный котел и поставила его на середину стола.

— Сидайте, товарищи, — певучим голосом пригласила она, доставая из шкафчика миски и ложки.

Бойцы шумно расселись.

— Братцы, давай кто разливай, — сказал Назаров, принимая из рук девушки хлеб.

— Давай уж я разолью, — предложил Афонька Кривой.

— Ребята, погодить бы надо, — сказал Харламов, нетерпеливо поглядывая на дверь.

В эту минуту кто-то взошел на крыльцо, послышались торопливые шаги, и в хату вошли Кузьмич и Митька Лопатин.

— Никак опоздал? — тяжело отдуваясь, спросил Кузьмич, подходя к столу и вытаскивая из кармана бутылку. — Вот, ребята, полгода берег. Факт! Будто знал, что представится случай, — торжественно объявил он, ставя бутылку на стол.

Лопатин взял бутылку, посмотрел на свет и с опаской сказал:

— Ого, братцы, от такой штуки конь упадет.

— А казак повеселеет! — улыбаясь, подхватил Назаров. — А ну, красавица, дай-ка нам кружки.

— Дымка, что ль? — спросил Афонька Кривой, косясь на бутылку.

Кузьмич презрительно фыркнул.

— Дымка! Спирити вини ратификати называется. Понимать надо! Факт!

Харламов разлил всем, добавил из кружки воды, встал и густо откашлялся.

— Ну, братва, — начал он, держа в руке щербатую чашку, — как служил я в Питере в лейб-гвардии казачьем полку, так там офицеры на банкетах тосты поднимали. Зараз я свой тост подниму. За победу! За то, чтоб всему трудовому народу хорошо жилось на свете!

Он поднял чашку, опрокинул ее в рот, крякнул, сплюнул и опустился на стул.

Вдали послышались тонкие звуки сигнальной трубы.

— А ну, братва, навались! Седловку играют, — сказал Харламов, подвигая миску поближе. — Чего же ты не пьешь, Василий?

— А что? Я один остался? — Назаров взял чашку. — Ну, дай боже, чтобы оно насквозь прошло и не возвращалось!

Наступившую тишину нарушал лишь дружный стук ложек. Афонька жадно хлебал, отдуваясь и громко отрыгивая.

— Ишь зарыгал! Тишком не можешь? — сердито сказал Харламов. — У людей аппетит отбиваешь.

— Это из него серость выходит, завтра барином будет, — усмехнулся Митька Лопатин.

Снаружи послышались шаги. Харламов посмотрел в окно.

— Взводный идет, — сказал он вполголоса. — Давай, ребята, скорей.

Сачков подошел к хате, вскочил на завалинку и заглянул в окно:

— Обедаете? Ну, ну… Только чтоб через пять минут были готовы…

Стоя на стременах, Климов трубил сбор.

Харламов привычным движением накинул седло и повел со двора игравшую лошадь. Следом за ним вышел Лопатин.

— Ишь, леший, надулся! — кричал Афонька Кривой, ударяя кулаком по сытому брюху саврасого жеребца.

Он с силой дернул подпругу. Жеребец прижал уши, оскалился, изогнувшись щукой, мотнул головой.

— Но, но! — крикнул Афонька. — Я те кусну… Наел пузо, идол…

Конский топот, замирая, удалялся к окраине. Издали доносился припев старинной запорожской песни:

Афонька прислушался, накинул поводья на плетень и вбежал в избу. Не обращая внимания на девушку, которая, стоя у стола, перетирала посуду, он с деловым видом подошел к стоявшему у стенки сундуку, присел и вынул из кармана отмычку.

— Товарищок, та шо ж вы робите? — метнувшись к нему и прижимая руки к груди, вскрикнула девушка.

Афонька сверкнул на нее глазом.

— Не мешай, ну? — Он помолчал и глухо добавил: — А скажешь кому — жизни не будет! Встань здесь и замри!

Афонька открыл замок и, сделав усилие, поднял тяжелую крышку.

— Где твой батька гроши ховает? — спросил он у девушки. — Ну, говори! А не то… — Афонька с угрожающим видом потянул из-за спины карабин.

Позади него скрипнули половицы.

Он рывком оглянулся.

В открытых дверях стоял Харламов.

— Молись, гад! — сказал он, вынимая револьвер из кобуры.

Афонька, держа в руках карабин, в упор смотрел на него.

— А тебе что, больше всех нужно? — спросил он придушенным голосом.

— Выдь с хаты!

— Не пойду!

— Ну?

— Не запряг, не понукай!

— Иди! Застрелю! — Харламов поднял револьвер.

Сжавшись всем телом и не спуская с Харламова острого, как сверло, взгляда, Афонька стал крадучись пробираться к дверям.

Следя за каждым его движением, Харламов медленно повертывался. Он успел вовремя отшатнуться: грянул выстрел, пуля ударила позади него в стенку.

Афонька бросился вон, выскочил в сенцы и захлопнул за собой дверь.

Хватаясь за щеколду, Харламов услышал дикий крик во дворе, потом там кто-то упал и забился.

Он выбежал из хаты.

Назаров и Афонька, сцепившись друг с другом, тяжело и хрипло дыша, катались, грузно обминая траву.

Харламов нагнулся над ними и, улучив момент, ударил Афоньку в висок рукояткой револьвера.

Назаров поднялся.

— Ух! Ну и здоров, гад! — сказал он, отирая потный лоб рукавом. — Было задушил! — Он нагнулся и машинально отряхнул с колен приставшую грязь.

Афонька лежал на боку, поджав ноги. Вдруг он приподнялся, поднял руку и с ненавистью взглянул на Харламова, пытаясь что-то сказать, но только пошевелил короткими, как обрубки, толстыми пальцами и с хрипом повалился на спину.

— Готов, — сказал Харламов, пнув его сапогом.

— Надо б его отсюда убрать, — заметил Назаров.

— В огороды снесем. А там жители приберут… Когда Назаров повернул к хате, позади него раздался выстрел. Он оглянулся: Харламов прятал револьвер.

— Зачем стрелял? — спросил Назаров.

— Так-то вернее. А то меня было убили, а оказался жив.

Возвращаясь двором, Харламов вошел в хату. Девушка испуганно взглянула на него.

— Не бойся, хозяюшка, — заговорил он, подойдя к ней. — Это не наш боец, а бандит, махновский сынок… Мы его в огороде кинули. Так что уж вы извиняйте.

Девушка подвинулась к нему и, прижав руки к груди, тихо сказала:

— Ой, товарищок, який же вы добрый чоловик! Харламов молча взял ее руки, осторожно пожал и, сказав: «До свиданьица, лапушка», — вышел из хаты… Назаров держал лошадей. Они вскочили в седла и, тронув рысью, пустились догонять эскадрон.

— Зараз доеду до комиссара, — сказал Харламов, искоса взглянув на Назарова.

— Чего?

— Доложить надо, а то так неладно.

Ильвачев и Ладыгин ехали на своем обычном месте впереди эскадрона и о чем-то тихо беседовали.

— Товарищ комиссар, — сказал Харламов, подъезжая к Ильвачеву и придерживая лошадь, которая, горячась, мотала головой, разбрызгивая пену с удил.

— В чем дело, товарищ Харламов? — спросил Ильвачев, поворачиваясь к Харламову и с некоторым удивлением поглядывая на необычно встревоженное лицо казака.