Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

— Пойдемте в сад. Посидим на заднем крылечке, — предложила Катя. — Там чудесно. И на закат посмотрим.

Действительно, с крыльца открывался чудесный вид, и Дундич, любивший природу, залюбовался уходившей вдаль панорамой садов и степи. День угасал. Солнце садилось в дымчатую громаду огненных туч. Высоко в небе появился серебристый серп месяца. Последние лучи золотили кудрявые вершины каштанов. Среди них — «фиу-фить! фиу-фить!» — посвистывал скворец, словно вызывал кого-то на свидание.

Почти с каждой минутой становилось темнее, и вскоре на горизонте остались лишь затаившиеся черные тучи с протянувшейся снизу бледно-золотистой полоской. Из сада повеяло свежестью.

— Вам не холодно? — спросил Дундич.

— Нет.

— А то я схожу, бурку принесу.

— Ту самую? Нет, спасибо. Не надо. Мне сейчас нужно идти.

Если б Дундич мог видеть во тьме, он бы заметил, как вспыхнула девушка при этих словах. Ей вспомнились бешеная скачка в степи и крепко держащие ее сильные руки.

— Я все думаю, какой негодяй этот Красавин, — заговорил Дундич, прерывая молчание. — Как бы мне хотелось еще раз встретиться с ним! Ведь такая низость!..

— За редким исключением они всё-такие, — сказала Катя.

— А кого вы причисляете к редкому исключению?

— Людей, еще не понявших ни себя, ни того, что происходит.

«Умница!» — подумал Дундич.

Вблизи послышались шаги, и глуховатый голос тихо позвал:

— Сестрица, вы тут?

— Да. А что вам надо, товарищ Макогон? — спросила Катя, узнав ездового по голосу.

— Да бабка, что опухоль резали, принесла хлеб, яички, сметану… — сказал Макогон.

— Так зачем же вы взяли?! — с досадой вскрикнула Катя. — Сколько раз я уже говорила, что ничего не нужно брать!

— А что с ней, с бабкой, поделаешь? Поставила и ушла.

— Так раздайте выздоравливающим. Кто у нас слабый?.. Фомин, Назаренко… Ну, еще Мелькумову дайте.

— Да как же раздать? — возразил Макогон. — Это ж вам! Поглядите, на кого похожи. И так все свое раздаете.

— Я знаю, что делаю. Раз сказано — значит, отдайте.

Макогон, ворча что-то, направился в лазарет.

— Катя! Сестра Катя! — послышался громкий голос полкового врача.

— Меня зовут… Разрешите, — девушка осторожно освободила руку, которую держал Дундич, и поднялась на ступеньки. — Ну, прощайте! Нет, до свиданья. Заходите. А то вы совсем забыли меня…

Попыхивая в темноте красными огоньками папиросок, на завалинке хаты сидели бойцы. Все слушали эскадронного фуражира, бывалого солдата, который, изредка поглядывая на товарищей, говорил простуженным, с хрипотцой, голосом:

— … И тогда дают нам приказ остановиться. Было это, братцы мои, чтобы не соврать, в августе шестнадцатого года на австрийском фронте, под Булькой Голузистой. Хорошо. Встали мы у одного мужика на квартире. Хата грязная, детишки пищат, хозяин волком, смотрит. А разве ему сладко — каждый день солдаты ночуют. Беспокойство все-таки. И хозяйка молодая… Ну да ладно. Поели мы что у кого было и легли спать. А в хате душно, тараканы в рот сыплются, блохи кусают. Одним словом, мученье. «А ну, — думаю, — и с хатой этой! Пойду покурю». Вышел на крыльцо, а ночь лунная и понизу туман… Вдруг, что такое? Слышу, кони топочут. Кавалерия идет. Пригляделся. Гляжу, по дороге, ну, так шагов пятьсот от меня, коноводы едут. А порядок у них, у коноводов, был, как и теперь. На своей лошади сам сидит, а двух ведет в поводу. «Ну и что же, — думаю, — где-то, видно, кавалерия спешилась, пехоту подменила, это ж тогда было дело обычное, а коней кормить надо, вот их и ведут…»

Из темноты надвинулась чья-то фигура, и знакомый голос спросил:

— Какого эскадрона, товарищи?

— Первого! — ответили голоса. — Садитесь с нами, товарищ командир!.. А ну, подвиньтесь, братва!

Дундич присел на завалинку. Со всех сторон к нему потянулись кисеты: «А вот моего, товарищ командир», «У него слабый — мой покрепче», «А вот вырви-глаз, как затянешься — очи на лоб».

Дундич свернул папиросу и, узнав, о чем шел разговор, попросил фуражира рассказывать дальше.

— Так вот, — продолжал фуражир. — Постоял я на крыльце, покурил, да и пошел спать… И вот представьте, братцы, никак заснуть не могу. Жутко как-то мне стало. А отчего, сам не пойму. Лежу, ворочаюсь, а по земле конский топот так и гудит. И все сильней и сильней… Я и так и этак ворочаюсь. Нет, не спится, и только!.. «Дай, — думаю, — еще покурю». Выхожу. Ну и что же? Коноводы все идут и идут. Ну, вроде как призраки выходят из тумана. А луна светит вовсю. И вот тут, братцы мои, ужас меня охватил! «Почему, — думаю, — одни коноводы? Поче-ему одни кони? А солдаты где? Ведь не может быть, чтобы сразу всю дивизию спешили?..» И вот уже развидняется, а они все идут!.. Смотрю — повозки потянулись. И на них вроде ящики, черные такие. Пригляделся — гробы!.. Ну, тут подхожу я до ездовых и спрашиваю: «Кого, мол, везете?» А они отвечают: «Офицеров убитых».

— Так кто же это был? — не вытерпел один из бойцов.

— Подожди… Была это, братцы мои, вторая кубанская дивизия. Командир корпуса генерал Гильнен… Постой, как его… Борода рыжая, глаза рачьи… Гольден…

— Гилленшмидт, — поправил Дундич.

— Вот-вот, правильно. Гилленшмидт. Так он как есть всю эту дивизию на проволочные заграждения посадил. Все кубанцы, как один, полегли, а кони остались. Потом уже слушок прошел, что этот Гилленшмидт говорил перед наступлением, что австрийские укрепления начисто разбиты и взять их можно голыми руками. Вот он, значит, всю дивизию спешил и погнал в наступление. А там шесть линий бетонных укреплений. И вместо австрийцев самые немцы. Они наших поначалу пустили, а потом как врежут из пулеметов, из артиллерии! Всех посекли, с землёй смешали. Ни один казак не вернулся. Все за дурака, за чертова генерала, жизни решились. Все пали!

— А может, он шпион? — предположил щербатый боец.

— А кто его знает. Все может. Тогда, знаешь, какая измена была… Потом вестовые рассказывали, один казачий сотник начальнику штаба нашего корпуса, полковнику, морду побил.

— За что?

— Как за что? Он же план разрабатывал. А Гилленшмидт спрятался.

— А вы знаете, как была фамилия начальника штаба корпуса? — спросил Дундич.

— А чума его знает, — сказал фуражир.

— Краснов, — пояснил Дундич.

— Краснов?! Не тот ли, что сейчас против нас воюет?

— Он самый. Донской атаман.

— Вот, гад, где оказался!

— Так вот, товарищи, — заговорил Дундич, несколько помолчав, — всю эту историю я знаю подробно. В плену слышал от очевидцев. Дело это произошло во время прорыва Юго-западного фронта.

— Правильно, — подтвердил фуражир.

— По-видимому, командир конного корпуса генерал Гилленшмидт имел задание от Вильгельма сорвать это наступление, — продолжал Дундич. — Он приказал провести рейд на Ковель. Надо было прорвать фронт, преодолеть две реки — Стырь и Стоход, а потом двигаться гатью по болотам. Ну а кавалерии как действовать в сплошных болотах?