Владимир Кашин - С нами были девушки

Недалеко от того места, где надо было поворачивать на грунтовку, бежавшую на пост, машина поехала тише, а потом совсем остановилась. Андрей точно проснулся. Он соскочил на землю и на прощание махнул Давыдовой рукой.

До соседнего с постом села было недалеко. Земляченко знал эту дорогу. Он проезжал здесь, когда начинал дознание. Тогда на командирском «козле» он добрался к месту, где сгорел американский самолет, и долго ходил вокруг, надеясь найти что-нибудь в доказательство невиновности Зины. Но ничего, кроме обгорелых обломков, разбросанных взрывом, на месте события не оказалось…

Вскоре Андрей увидел полосатый шлагбаум, перекрывавший дорогу в село. У шлагбаума торчал жандарм в полной форме, в начищенной до блеска медной каске с петушиным пером. Держа в руке веревку от шлагбаума, он что-то выговаривал пожилому крестьянину. Тот, склонив голову, стоял возле своей лошаденки, запряженной в телегу — каруцу, на которой лежал небольшой бочонок, наверно с вином.

— Ты, Ион, совсем с ума сошел? Кто тебе, дураку, сказал, что отменили пошлину за выезд? Кто может отменить закон самого короля Михая? Нашей мамы Хелены? [5] Мать короля, правительница.

Крестьянин кивал головой в такт энергичным фразам жандарма. Но стоило тому умолкнуть, как он заводил свое:

— Господин, нет у меня сейчас денег. Вот продам в городе вино, тогда и заплачу…

Толстый, сытый жандарм засмеялся.

— О, ты, Ион, не такой уж и дурак! Но только и я не потерял голову, — и он покрутил кончик своего толстого черного уса. — Когда будешь возвращаться, придется тебе платить уже въездное. — Вдруг он перестал смеяться и заорал: — А ну, прочь отсюда! Поворачивай клячу!

Земляченко подошел ближе. Он не знал румынского языка, но униженная поза бедняка, окрики королевского слуги говорили сами за себя. Знаками спросил жандарма, почему не поднимает шлагбаум. Увидев советского офицера, тот снизил тон и, козырнув, начал объяснять лейтенанту, мешая румынские фразы с немецкими, что крестьянин отказывается платить налог.

Хотя Андрей совсем недавно попал в Румынию, он уже слышал, что королевское правительство облагает народ всевозможными налогами.

Чтобы выехать из дому в город, крестьянину нужно было платить выездные, потом проездные по дороге, мостовые, если приходилось проезжать через мост, въездные в город. Церемония оплаты повторялась и на обратном пути. В каждом селе были шлагбаумы, возле которых дежурили жандармы.

Земляченко не хотелось вмешиваться в этот спор. Советские войска только вошли в эту чужую страну с ее крутыми, странными для нашего человека порядками. Смоляров провел несколько бесед о строжайшем запрете вмешиваться в дела румынского населения. А сейчас Андрею вообще было не до румын.

Но сердце его сжалось от боли за униженного бедолагу. Слушая болтовню жандарма, Земляченко зло смотрел на него, словно хотел сказать: «Ах ты гадина! Привык издеваться над людьми! Сейчас ты меня приветствуешь, почтительно улыбаешься, а поймал бы месяц назад, ремни бы из меня резал!» На ум пришло:

— Ну врей сы платешть? Интерчете акасы! [6] Отказываешься платить? Поворачивай домой? (рум.) — с этими словами жандарм хотел схватить коня за удила и повернуть его назад, но, заметив злой взгляд лейтенанта, шепотом выругался и отпустил веревку шлагбаума. Полосатая жердь поползла вверх.

Крестьянин, не веря своим глазам, изо всей силы стегнул лошаденку по спине и побежал рядом с каруцей. Андрей с жалостью посмотрел, как подпрыгивают по комьям его худые, обутые в рваные постолы ноги, и пошел дальше.

Приглядываясь, он дошел до дома, который стоял в центре села. Здесь помещалась кыршма [7] Трактир (рум.) . Крестьяне заходили сюда больше для того, чтобы поговорить, узнать новости, чем просто пить кислое красное вино или самодельную цуйку. Иногда появлялся в кыршме местный скрипач, и тогда на всю улицу звучали грустные мелодии чабанских песен — дойн.

Поравнявшись с трактиром, лейтенант заметил, что там собралось много народу. Было воскресенье, и крестьяне оделись по-праздничному. Они сидели на скамейках у столиков за небольшими графинчиками вина. Слышался приглушенный говор. «Еще не вся Румыния освобождена, а для них будто давно война закончена», — подумал Андрей.

То ли потому, что у него пересохло в горле, то ли подсказал какой-то внутренний голос, он зашел в кыршму. Надо же было поискать людей, собственными глазами видевших гибель самолета! А вдруг какие-нибудь новые подробности?..

Он повернул к невысокой веранде и по двум ступенькам поднялся вверх.

Хозяин кыршмы, заметив необычного гостя, низко поклонился, приветствуя его.

— Буна зиуа, домну локотэнент! [8] Добрый день, господин лейтенант! (рум.)

— Буна зиуа. Здравствуйте!

Кыршмарь спросил, чего желает господин лейтенант.

Андрей пожал плечами — мол, не понимаю — и показал на сифон с газированной водой.

«Сто граммов вина и сифон», — решил кыршмарь и побежал за прилавок.

Земляченко оглянулся, выбирая себе место. Советского офицера заметили крестьяне и у ближайшего столика освободили место.

— Зачем? Не надо! — запротестовал лейтенант. — Сидите, как сидели.

— Садитесь с нами, пан товарищ, — вдруг по-украински сказал пожилой крестьянин.

Из далекого угла кыршмы, тонувшего в полутьме, тоже заметили офицера. Оттуда послышалось тоненькое пиликание на скрипке. Несмотря на необычайные украшения, какими музыкант снабдил мелодию, Андрей узнал мотив «Катюши». Румынский скрипач приветствовал гостя русской песней. Тронутый общим вниманием, Земляченко, налив себе в стакан немного вина и сильно разбавив его водой, чокнулся с крестьянином, заговорившим с ним по-украински.

— Вы украинец?

— Да, я русин. Я из Сучавы. Иван Лисюк.

— Я тоже украинец…

У людей вокруг заблестели глаза. Они хотя и не понимали, о чем говорит их товарищ с советским офицером, но почувствовали, что разговор дружеский. А когда русин перевел им, все довольно зашумели, налили Андрею и себе и начали с ним чокаться.

— Норок! Норок ши санатате! [9] Желаем счастья! Желаем счастья и здоровья! (рум.) — провозглашали они на разные голоса.

Закончив «Катюшу», подошел к Андрею оборванный скрипач и почтительно склонил перед ним голову. В его руках тут же очутился полный стакан вина. Когда Андрей чокнулся со старым музыкантом, как с равным, на глазах у того выступили слезы.