Юрий Белостоцкий - И снова взлет...

Светлана Петровна не договорила — генерал зажал ей ладонью рот и договорил за нее с веселой бесцеремонностью:

— Потом суп с котом. Ясно? Только ничего у тебя из этого не выйдет. Надо быть стопроцентным идиотом, чтобы человека, сидящего на гауптвахте, представлять к такому ордену, какому цены нет. Так что все, свет очей моих, финита ля комедия [10] Комедия кончилась. . И давай об этом больше не будем.

Светлана Петровна откинулась назад, безотчетно вытерла платком губы, потом встала, забавным шагом полководца и с лицом стратега прошлась по террасе, раза два тряхнула упрямо головой, словно вокруг кружились осы, — и в глазах ее вдруг заиграли разноцветные камушки.

— Послушай, Владимир, — с низких нот начала она, и голос у нее при этом дрогнул и как-то переливчато опустился ниже. — Послушай меня внимательно, Владимир, — повторила она уже ровно, без вибрации и, приблизившись к мужу настолько, чтобы, не крутя шеей, он мог видеть ее всю с головы до ног, спросила с оттенком таинственности: — А ты знаешь, за кого, вернее, из-за чего в действительности пострадал несчастный лейтенант Левашов, угодив на десять суток под арест? Нет, нет, не делай, пожалуйста, удивленное лицо. Ты не знаешь, поэтому удивляться будешь потом. Ах, да, за драку. Ну, конечно же, за драку, никто не спорит. А драка из-за кого? Из-за девчонки-оружейницы? Как бы не так, из-за оружейницы. Если хочешь знать, — Светлана Петровна вызывающе выпрямилась, хотя и трусила ужасно, и выпалила: — Левашов подрался из-за меня. Да, да, Владимир, из-за меня, только из-за меня, и он не мог не подраться. Как порядочный человек лейтенант Левашов вступился за твою жену, о которой какой-то негодяй осмелился непочтительно отозваться или даже сказать какую-то гадость.

Кровь ударила генералу в голову.

— Не может быть? — сдавленно выдохнул он. — Ты что-то путаешь. Не может быть! — Но поняв по ее виду, что это правда, вдруг отшвырнул табурет в сторону, вырвал шею из плеч, словно на жену теперь ему надо было глядеть через высокий забор, и загремел, уже не сдерживаясь: — Как он посмел? Да я его, сукиного сына, под трибунал, в штрафной законопачу, пусть там теперь воюет, там ордена зарабатывает. А ты — «боевик», «боевик». Черта ему лысого, а не «боевик». Подумать только, подрался из-за моей жены, жены командира дивизии, генерала. Он что, с ума спятил или возомнил себя маршалом, полководцем, этот твой заступник? Да я его, мерзавца, в порошок сотру…

Светлана Петровна, пожалуй, еще не видела мужа таким разъяренным, и, как ей в эту минуту было ни тяжело, с трепетом подумала, что вот таким же он, вероятно, бывает и в бою, когда вылетает на своем грозном «яке» на задание, что он вот так же точно, такими же вот, как сейчас, суженными до предела и побелевшими от ненависти глазами смотрит в сетку прицела, когда видит в перекрестии вражеский самолет. Обычно раньше Светлана Петровна, как ни пробовала, никогда не могла себе представить мужа в кабине самолета, да еще в бою, так отчетливо и зримо, как в этот вот миг, словно она сама сейчас находилась с ним в этом самолете и видела его крупное, подсиненное небом лицо, уверенные движения рук, слышала его тяжелое дыхание и даже чувствовала запахи, которые исходили и от него, и от бешено ревущего мотора, видела белый диск винта, и это было так ново, жутковато и в то же время страшно интересно, что, ошеломленная этим возникшим в ней неведомым еще чувством, в котором она, правда, до конца еще не могла разобраться, она на какой-то миг даже перестала вдруг слышать его голос, хотя муж стоял рядом, и лишь когда он схватил ее за руку и сильно сжал, она поняла, что он возмущен ее молчанием, и, скинув с себя наваждение, с каким-то острым любопытством и холодным восхищением поглядела на него и преглупо улыбнулась, словно ни на что другое способна уже не была.

— Господи, она еще улыбается, — застонал генерал, увидев эту ее улыбку. — Светлана, опомнись. Я тебя спрашиваю, скажешь ты, наконец, из-за чего все-таки подрался этот Левашов? И как вообще все случилось? Я должен это знать, я муж, наконец, и я требую…

Светлана Петровна улыбнулась снова, но уже без восхищения, вызвавшего у него досаду и протест, потом вдруг судорожно обвила его шею руками, зарылась полыхнувшим лицом в отвороты его кителя и застыла так, не говоря ни слова. Генерал от неожиданности округлил глаза, но оттолкнуть ее не решился, только как-то сразу обмяк и, с опаской покосившись на дверь, в которой в любой миг мог появиться Сапожков, потерянно произнес:

— Ну, что ты, что ты, Светлана? Ну, чего это ты вздумала? Перестань, ну, перестань сейчас же и отвечай, раз у тебя спрашивают. Это ведь не шутка — подраться из-за тебя. — Это «ЧП» на весь аэродром, на всю дивизию, разговоров теперь не оберешься. А у меня, как-никак, дивизия, и я тебе муж, в конце концов. И у меня еще есть сила, чтобы самому за тебя заступиться, если какой-то там негодяй посмел тебя оскорбить. Я же по-доброму спрашиваю, по-хорошему.

— Если бы по-хорошему, — глухо отозвалась Светлана Петровна, вздрогнув всем телом, словно ей стало зябко, и еще глубже зарылась ему в грудь, и генерал, на этот раз явственно ощутив через майку ее горячее дыхание где-то возле левого соска, уже совсем утратил грозный вид и боялся теперь лишь одного: как бы она, чего доброго, не ударилась в рев — вот уж чего генерал терпеть не мог, так это женских слез.

Но до слез, слава богу, не дошло. Когда через какое-то время Светлана Петровна сама, без принуждения, покинула уютное убежище на его груди и быстро и зорко, как мышь из норы, вскинула на него снизу вверх тревожно-искательный и в то же время умоляющий не судить ее строго взгляд, генерал увидел, что глаза у нее были совершенно сухими, и он, хотя и почувствовал от этого заметное облегчение, все же попытался было вернуть себе прежний, подобающий случаю, грозный вид. Но не успел он как следует развернуть плечи и свести брови на своей несколько высоковатой переносице, как Светлана Петровна, схватив его за обе руки, почти насильно оттащила от балюстрады в сторону, усадила на табурет, ловкими движениями сверху вниз застегнула на кителе все пуговицы, как если бы его могло прохватить сквозняком, и, склонившись над ним так низко, что ее распустившиеся волосы почти коснулись его влажного лба, с грустью попеняла:

— Ты просто ничего не понял, мой дорогой муженек, совершенно ничего. Ты даже не выслушал меня до конца и подумал бог знает что. Ведь я еще не договорила.

— А я только этого и добиваюсь от тебя битый час, — обиженно проворчал генерал, делая последнюю попытку вернуть себе утраченные позиции. — Я до сих пор не знаю даже, почему в это дело впутано твое имя и кто этот человек, который осмелился или пытался тебя оскорбить.