Владимир Царукаев - Я вернусь на рассвете

Говорят, Гайто может любую болезнь излечить. Лекарства он готовит из горных трав. И ещё любит он ранней весной берёзовый сок добывать. А берёзовый сок вкусный-вкусный и от многих тяжёлых болезней лечит. Жаль только, что в этих местах очень мало берёз…

— Как учишься, сынок? Как дядя с тётей живут?

— Да хорошо, дядя Гайто. Учусь неплохо…

Ахбол тут же вспомнил про сегодняшнюю тройку и прикусил губу.

— Учись, учись… Набирайся ума-разума. А то вот я до старых лет дожил, а всё ещё не научился писать. Плохо. Ох как плохо быть неграмотным в наше время!

— А у нас скоро музей откроют в Доме пионеров! — вдруг выпалил Ахбол.

— Что это такое? Как ты сказал — музей?

— Музей. Это… ну… комната, в которой расставлены всякие удивительные вещи. Их называют экспонатами. И вещи все эти принесли школьники. Одному отец достал где-то старинный шлем, другой отыскал ожерелье. И накопилось много-много всяких старинных предметов, которые сейчас надо хранить, потому что…

Ахбол долго объяснял старику, что такое история и археология. Гайто удивлённо качал головой, приговаривая:

— Да ты смотри! Молодцы ребята! Умницы!.. Музей, говоришь?..

А потом вздохнул и сказал:

— Завидую тебе, сынок. Хорошо у вас жизнь складывается. Учат вас уму и мудрости, книги читаете, вырастете — весь белый свет перед вами открыт. А вот у нас была другая судьба. Смолоду спину гнули на алдаров, потом прогнали их и за работу взялись: землю пахали, сады сажали, чтобы у вас, сыновей и внуков, жизнь была солнечной…

Ахбол вглядывался в лицо старика. Оно было коричневое, изборождённое глубокими морщинами. А глаза — тоже в лучах морщин — были добрыми, но немножко печальными.

— Музей этот ваш — хорошая затея. Обязательно съезжу и посмотрю. Ведь вещи, что вы собрали, видели наших предков и сделаны их руками…

Старик задумался. Потом встал, подошёл к Ахболу, положил ему на плечо руку.

— А теперь слушай, джигит. Хочу я рассказать тебе, о чём раньше не говорил. Не говорил потому, что считал тебя маленьким. Сегодня вижу — ты уже настоящий мужчина.

Ахбол понял, что дядя Гайто не шутит. Голос его был торжественным и серьёзным. Так он говорил редко и только со взрослыми. Значит, сейчас он откроет что-то совсем необычайное!

— Я хорошо знал Кайтмирзу́, твоего отца, — продолжал старик. — Как же! Он был бригадиром колонны трактористов. А я сторожем работал. Тебя-то тогда и в помине не было… Он часто газеты нам читал. Говорил, что скоро война будет с фашистами, — как в воду глядел. А хороший был работяга! Не оттащишь его от трактора. Ты видишь эту землю? Много раз он взрыхлял её…

Гайто помолчал, а когда заговорил, голос у него стал суровым.

— Когда началась война, колхоз не пустил его на фронт. Ты, говорили, золотой работник. Тылу нужен. А он горевал. Ходил хмурый, неразговорчивый. На фронт рвался с врагами сражаться. «Стыдно, — говорил он, — отсиживаться здесь. Я же не мальчишка». И всё-таки добился своего, разрешили ему воевать. Как раз в тот год и ты родился. Ты-то родился, а твоя мать… умерла. И родился ты, как бы сказать… сиротой.

Ахбол слушал, опустив голову. Последние слова старика словно хлестнули его по ушам. И почему-то сразу вспомнился злорадный этот парень Галау, который вечно его дразнил бедным сиротинкой. Ахбол хотел что-то сказать, но глазам стало больно, вот-вот польются слёзы. Изо всех сил сжал губы — не помогло, катятся слёзы по щекам и падают на борта пиджака. Стыдно перед Гайто, но что же делать? Никак не удержишь эти назойливые, упрямые слёзы…

Старик понизил голос:

— Зачем ты плачешь? Не плачь. Помнишь, что сказал Коста Хетагуров, наш великий поэт? «В десять лет — ты уже мужчина!» А тебе двенадцать! Вытри слёзы и слушай, я ещё не сказал самого главного…

Ахбол послушно вытер слёзы и, глядя в землю, спросил:

— Дядя Гайто, а Галау мне говорит, что раз отец пропал без вести, значит, он предатель.

— Кто такой этот Галау? — возмутился старик. — Это тот самый непутёвый сорванец, который на тебя в прошлом году собак натравил? Не слушай его. Я уверен, что отец твой был настоящим потомком нартов, а может быть, он и сейчас жив и скоро придёт к тебе.

Ахбол никогда не видел отца. Прошло уже много лет после войны. «Раз не пришёл раньше, значит, погиб, — думал он. — А Гайто просто утешает меня».

Тем временем Гайто продолжал:

— Мои двое сыновей тоже не вернулись с фронта. Но, может быть, они ещё вернутся. Может быть, завтра и заявятся все вместе — и Кайтмирза, твой отец, и мои два богатыря. Пока же я тебе расскажу, что однажды случилось, давным-давно, когда ещё тебя на свете не было. Вспомнил я это только сейчас. Вот ты недавно сказал слово «музей». Слово это вроде мне давно знакомо, а где его слышал раньше — никак не мог припомнить. Но всё-таки вспомнил!

Ахбол удивился. При чём тут музей? Говорил про отца — и вдруг музей! Видно, неспроста.

— А было это вечером. Уходил в тот день Кайтмирза далеко в горы. Поручение ему дали срочное — доставить письмо в отдалённый аул. Шёл он туда горными тропами, которые мало кто знает. К вечеру домой возвратился. Я выхожу из своей хижины, вижу, идёт Кайтмирза, запылённый, загоревший до черноты. Идёт и смеётся, в руках у него какой-то камень. «Ты видишь, говорит, что я нашёл?» Я смотрю: камень как камень. «Ты, наверно, араки хлебнул там в горах? — спросил я в шутку. — Нашёл чем хвалиться! Ну камень — и всё!» — «Нет, — отвечает. — Камень, да не простой. Знаешь, говорит, что это такое? Это музейная редкость!»

Старик задумался, прошёлся вдоль хижины, опять сел на койку.

— Ты сказал сегодня слово «музей» — я и вспомнил тот случай. Твой отец тоже говорил это слово. Оттого оно и показалось мне очень знакомым…

Ахбола эта история заинтересовала.

— А что это был за камень, дядя Гайто?

— Вот слушай. Вошли мы в дом, сел Кайтмирза на стул, вытер пот с лица и говорит: «Кончится война — учиться буду, буду изучать жизнь наших предков: как они трудились, добывали пищу, строили дома, сражались с врагами…» И ещё сказал укоризненно: «Это, Гайто, не просто камень. Это, говорит, каменный топор, при помощи которого первобытные люди рубили деревья и с дикими зверями сражались. И лет ему, этому каменному топору, неисчислимое количество. Нашёл его в какой-то пещере в горах…»

Старик замолчал, словно вспоминая что-то.

— А что потом? — спросил Ахбол.

— На следующий день Кайтмирза ушёл на фронт.

— А топор?

— А топор оставил. На что он ему на фронте? Такими топорами фашистов не зарубить.

— Куда же делся топор?

Старик показал на угол хижины, где стоял небольшой сундук, обитый жестью.

— А-а! Там он где-то, на дне этого сундука лежит… Я и забыл про него, но ты сказал слово «музей»…