Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

Словно почтив память минутным молчанием, Алексей продолжал:

— Даже некогда было погоревать. Горевали позже, когда грохот боя откатился на восток, а на заставу свалилась тишина. Живых нас было трое. Все раненые.

— Кто еще? — тихо спросила Ольга.

— Иван Кученков — его ты, наверно, знала — и молодой боец Ардашов. Он вскоре погиб. А Кученков потом из партизан — мы в одном отряде с ним были — в армейскую часть перебрался.

— А тебя в руку?..

— Руку оставил в белорусских лесах.

Ольга спрашивала не о том, о чем хотелось ей. А хотелось узнать, не говорил ли о ней Василий, в свой последний день, не вспоминал ли.

— Страшный был тот день, — вернулся Алексей к своему рассказу, — первый день войны. В какие-то считанные часы потерять всех друзей и товарищей, понять — началась война, вдруг оказаться в тылу у фашистов, где выстрелить не в кого… и не знать, не ведать, что стало с вами в дороге… Такое было состояние — хоть пулю себе в лоб пускай! Но уж потом хватило ярости на все бои с гитлеровцами. Поколошматили мы их — счет потеряли. И в открытых схватках, и в ночных налетах на их тылы, и в пущенных под откос эшелонах. Они запомнили партизанские леса Белоруссии!..

Алексей увлекся — говорил о тех, с кем свела его тогда судьба, называл имена, рассказывал о храбрости партизан, а Ольге все виделся тот взрыв, который похоронил ее Василия. Дым и вздыбленная земля заволокли все перед глазами и никак не оседали, не развеивались…

Егоров заметил Ольгин отрешенный взгляд и понял, что ей сейчас не до его рассказов. Спохватился:

— Прости. Я все о себе. Ты-то как? Сынишка большой уж? Третий ему?

Ольга глубоко вздохнула, как будто до этого ей что-то мешало дышать, ответила:

— Третий… с двадцать второго июня.

— Когда я показала снимок Алеше, — сказала Даша, — он даже вздрогнул: «Вылитый отец!» Верно ведь, на Василия похож, Ольга!

— Похож. Очень, — с тихой грустью ответила она. И тотчас невольно подумала: «Без меня-то как он там?» Вместе с тревогой за Сашу в сердце вошла радость — у нее ж есть сын, похожий на отца! Радость эта, не вытеснив печали, навеянной рассказом Алексея о смерти мужа, поселилась где-то рядом и не таяла, пока Ольга гостила у Егоровых. Правда, гостила она недолго — двое суток. Но и за это время наплакалась над своим горем. Даша отвлекала расспросами о том, как тогда, в сорок первом, Ольга мучилась в пути после разлучившей их бомбежки, о ее жизни на Севере, хотя и знала все из Ольгиных писем. Ольга подробно рассказывала о днях, проведенных в будке путевого обходчика, об Ирине и ее родных, о деревенских подругах, о своих трудовых успехах на колхозной земле, — где с грустью, где с прибауткой.

— Какой хороший старик-то! — похвалила Даша путевого обходчика. — Вот бы теперь повидать тебе его! И Сашку ему показать.

— Жив ли уж? — высказала сомнение Ольга, и до того не однажды вспоминавшая добрым словом Ивана Михайловича.

Алексей не мешал их беседам — днем уходил на службу в райвоенкомат, а вечером сидел в сторонке.

Но как бы они ни отвлекались в разговорах, все же нет-нет да и возвращались к погранзаставе: то Ольга спрашивала о чем-нибудь Алексея, то он вспоминал или слова Василия, или его какую-то озорную выходку, или что-либо касавшееся всех защитников заставы.

И оба дня Ольга была недовольна собой. Странной казалась она самой себе: печаль не захватила ее сердце так, как должна захватить. Будто что-то мешало ей поверить в смерть Василия. Слова Егорова были убедительными, а словно где-то живой Василий все твердил ей: «Не верь ему, не верь!» С этим необъяснимым неверием в сердце она уезжала от Егоровых.

На вокзале, провожая Ольгу, в последние минуты перед отходом поезда Алексей мечтательно произнес:

— Кончится война, непременно съезжу на нашу заставу. Вот с нею, с Дашей…

Ольге в его словах послышалось приглашение в эту поездку. Она помешкала и сказала:

— А я уж потом, когда подрастет Сашка…

Еще две зимы и лето жила Ольга в «Авроре».

Однообразные дни, похожие один на другой обычными делами и неспадающей тоской, скрашивал Сашенька. От первого лепета, от несмелых самостоятельных шажков до веселого, остроглазого, умненького парнишки — каждый день его жизни был дорог и необходим Ольге. С ним, с Сашей, не так страшилась она житейских невзгод, словно вешней водой смывало порой дурное настроение — стоило увидеть ей, прижать к себе самого дорогого, самого близкого, родного человечка. Должно быть, муки, в каких дался он матери, да отцовские, Васины, черты в лице сказались на той бескрайней любви, какая вспыхнула в ней к сыну.

Рос Саша, как и все деревенские ребята, на просторе. На четвертом году своей жизни он зимой, в серой шубке из старого овчинного спорка, в подшитых, немного великоватых, не по ноге, валенках, в шапке-ушанке, сшитой мамой, походил на медвежонка. Ольга любила наблюдать, как он перед окнами взбирался на сугроб, еле волоча за собой санки, как топорщился, чтоб сесть на них, и мчался по ледяной горушке вниз. Летом он бегал босиком, в коротких штанишках — вихрастый, белоголовый, как пушистый одуванчик. Ребята постарше, когда возили навоз со скотного двора в поле, усаживали его к себе на лошадь и разрешали править ею. А то забирали с собой пасти коров в лугу. Иногда же целыми днями пропадал Саша с ребятами на реке — плюхался на отмелях, валялся на горячем песке. Потому-то был он смелым крепышом.

Ольга втянулась в сельскую жизнь, познала все женские — и мужские тоже — работы, но осталась прежней, городской. Несмотря на вдовье положение, она выглядела всегда ухоженной, нарядной.

В «Авроре» застало Ольгу и окончание войны.

Эта радостная весть залетела сюда майским вечером, когда вся страна уже не один час ликовала, празднуя великую победу. При встрече с Ольгой бабы плакали — все от общей радости и многие от безвозвратных потерь близких — мужей, братьев, сыновей. Но печали эти тогда же потонули в песнях, в веселье. Большим праздником стал тот вечер в колхозе для всех — и для недавних фронтовиков, что в ратном труде хлебнули соленого до слез и вернулись с переднего края, лишь став калеками, и для тех, кто проводил на фронт кормильцев и не дождался их, но рад был, что советский народ не попал в фашистское ярмо, выстоял, выдюжил, победил.

Ольга все понимала, а побороть в себе полынную горечь не могла. Люди радовались. Для нее же свое горе было безутешным. Саша уже знал, почему плачет мама: она не раз говорила ему печальными и нежными словами о папе, убитом на войне.

К первому послевоенному сенокосу в «Аврору» начали возвращаться демобилизованные фронтовики. Среди них был и Иван, муж Нинки Пашенькиной. Ольга узнала о его возвращении от Ирины. Возбужденная, счастливая, вошла она как-то в их зимовку и с порога сообщила: