Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

Раненый, должно быть, понял свою спасительницу — утих.

Алла подошла к Сотникову и, встретив его взгляд, обрадовалась:

— Очнулись, товарищ старший лейтенант?! А это — наш Петька… Капустин… В голову угодило…

Сотникову хотелось расспросить ее, как там бой, и он пытался заговорить, но, ощутив во рту жаркую сухость, лишь прохрипел что-то невнятное.

— Тоже пить? — невпопад догадалась Алла и, схватив флягу, исчезла.

Некоторое время в подвале было тихо. Потом Петька Капустин заметался. В его несвязном лепете несколько раз слышалось слово «мама».

Женщина встала и шагнула с ребенком на руках к Петьке. Он отчаянно крикнул: «Не смей ма… маму!» — и застонал, скрежеща зубами. Женщина попятилась, опустилась на прежнее место и, тихо напевая, стала снова покачиваться. Пела она или без слов, или на другом, нерусском языке. Сотников прислушался. Мотив показался знакомым. Чтобы отвлечь себя от боли в ногах, он начал мысленно подпевать. И на память пришли слова, когда-то давно, еще в школе, выученные наизусть:

Больше слов он не знал. Помнилось, что дальше было что-то про Терек, про отца, закаленного в бою, но эти отрывки так и не уложились в певучие строки.

Сотников понял, что убаюкивала женщина не малыша — он и так спал, — а Петьку, ротного запевалу, самого юного в дивизии бойца. И Петька угомонился: он-то больше всего на свете любил песни.

Наверху согласно застучали наши орудия. Старший лейтенант повеселел: если подтянули артиллерию, значит, фашистов здорово шуганули.

А женщина, заслышав орудийную стрельбу, тотчас оборвала свой колыбельный напев и крепче прижала к груди малютку.

Вернулась Алла, сердито кинула флягу в угол.

— Колодец завалило взрывом! И — ни ручейка…

Петька Капустин будто понял эту ее неудачу — снова застонал.

— Пи-ить! — выговорил он уже внятно и настойчиво.

— Вот горюшко! — вздохнула Алла. — Где же мне ее добыть? Нету воды. — Говорила она устало, словно про себя. — Ездовой еще заблудился…

Женщина бережно положила ребенка на тряпье, подняла кинутую Аллой флягу и направилась к выходу.

Наверху с грохотом и треском, как близкий удар молнии, разорвались один за другим три снаряда.

— Э, дьяволы, нашу батарею засекли! — процедила со злостью Комаревцева и, спохватившись, крикнула вслед женщине: — К-куда?!

Та не обернулась, выскользнула из подвала:

— Нашла время!.. Вот поперечная, — проворчала вслед ей Алла.

Сотников скоро впал в странное состояние: вроде и не заснул, а сны видел. Опять шел вместе со своими бойцами в яростную атаку. Легко-легко, будто летел, не задевая ногами взбугренной земли, и неистово кричал: «Впе-ре-ед!.. Впере-е-ед!..»

Алла, склонившись над ним, тормошила:

— Что вы, товарищ командир! Успокойтесь. Ведь все хорошо. Высоту наши у гитлеровцев отвоевали… Разве я не сказала вам?..

Она еще что-то говорила. А он вдруг почувствовал прилив сил, хотел круто подняться — и чуть не взревел от адской боли в ногах.

— Ноги… что ноги? — услышал он свой хрип, будто это не он, а кто-то другой, со стороны, спрашивал Комаревцеву.

— Ранены ноги, но не так уж… Вы только крови много потеряли, — ответила она. — Скоро встанете. Не сразу, конечно, не сейчас. И танцевать снова будете, товарищ старший лейтенант! — добавила Алла, словно он когда-то уже танцевал с нею.

— Кто… за ротного? — спросил он.

— Говорят, политотдельский лейтенант. Смело шли — вы ж разгон-то дали, — улыбнулась Алла.

«Лейтенант… помощник по комсомолу… — думал командир роты. — Как же он подоспел? Он вроде бы и в атаку-то не шел…»

Сущей пыткой было для Сотникова переселение из подвала на повозку. Казалось, нервы вытягивали из всего тела. Немилосердно, безжалостно. А ведь он понимал, что несли его очень осторожно.

Рядом положили Петьку. Он не унимался — просил пить.

Ездовой приготовился хлестнуть по лошадям возжами, как увидел запыхавшуюся женщину с флягой в руках.

— Жива! — радостно вскрикнула Алла. Она чувствовала свою оплошность, что не удержала женщину, под обстрелом кинувшуюся на поиски воды для раненых, и все думала: почему так долго нет ее, уж не погибла ли? — Жива, милая… Принесла, — уже спокойно проговорила Алла.

Женщина торопилась, и, как ни бережно несла флягу, держа перед собой обеими руками, вода все же плескалась на ее выцветшее платье. Алле жаль было воды. Она шагнула навстречу, хотела принять флягу из рук женщины, но та замотала головой и не отдала. Она сама стала поить раненых. Сначала дала воды Петьке. И трудно было определить по выражению лиц, кто в этот миг был счастливей — боец ли, утоливший жажду, или женщина, сделавшая это доброе дело.

Ездовой полушутя-полусерьезно посоветовал:

— А теперь песню, запевала!

И Петька запел. Это была песня про юного барабанщика — в атаку он шел впереди с веселым другом барабаном, с огнем большевистским в груди. Петькин голос дрожал, срывался, да и был он похож не на звонкий тенор ротного запевалы, а на голос пионера, и то поющего во сне. Должно быть, снова виделось ему что-то далекое: эту песню в роте никогда не пели…

Потом фляга оказалась в руках старшего лейтенанта — женщина доверила ему. Он пил маленькими глотками — вода была студеная, родниковая, живая.

Когда от леса донесся глухой разрыв снаряда, латышка испуганно заметалась, кинулась в подвал. Вышла оттуда с ребенком на руках.

Ездовой вздрогнул:

— Он же — мертвый!

— Да, — подтвердила Алла. — Еще утром. Осколком…

А женщина, обезумев, казалось, и теперь, на дневном свету, не верила, не понимала этого. Ведь — мать, до кого доведись.

Женщина повалилась на скамейку. Несколько секунд она была в оцепенении. Потом вскрикнула, припала к ребенку, забилась.

— Опамятовалась, — сказала Алла.

Она начала торопливо наказывать ездовому, чтобы поглядывал на дорогу, осторожнее ехал. А он, не слушая ее, нахмурил седые брови, отмахнулся:

— Знаю, не впервой! Иди к ней-то…

Повозка тронулась.

В стуке колес старшему лейтенанту всю дорогу чудился слышанный в подвале напев колыбельной песни.

1962

Весь день пылила дорога. По ней молча враздробь шли усталые пехотинцы, двигались повозки с нехитрыми пожитками бойцов, с продовольствием.

Наши войска, преследуя отступающего врага, покинули обжитые за долгие месяцы обороны блиндажи и землянки и, кто с жаркими боями, а кто вот так, во втором эшелоне, продвигались вперед.

Капитан Липатов вглядывался в лица обгоняемых им бойцов, время от времени спрашивал: