Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Максим, хотя и не чувствовал за собой вины, все равно внутренне напрягся.

— Куда на ночь глядя, товарищ лейтенант? — спросил Мехоношин, заметив, что командир потянулся за полушубком.

Можно было сказать, что вызывают к командиру батальона или в штаб бригады, но он выбрал правду. Прозвучал его ответ — матросы приподнялись или даже сели на нарах, запереглядывались. А когда Максим подошел уже к двери землянки, Одуванчик и сказал, шагнув к нему:

— Если вызывают по поводу того гада… Ну, у которого мы патроны на хлеб выменивали… Тут вы, ничегошеньки не знаете. Ни его самого, ни…

— Я действительно не знаю его, — проворчал Максим, в душе довольный, что его задержали почти в дверях, что он как бы не по своей вине чуть-чуть оттягивает тревожащую встречу.

— Вот и крушите их правдой-маткой! — даже обрадовался Одуванчик. — Если потребуется, любого из нас в свидетели вызывайте.

Коротенькая пауза и вовсе неожиданное:

— Того гада вчера убитым нашли. На дороге, что к его складу-берлоге вела.

— А ты откуда такие подробности знаешь?

— Земля слухами полнится, — дипломатично ответил Одуванчик и сразу заторопился, словно боясь, что лейтенант уйдет, недослушав его: — А на нас верной думы не держите, к этому делу мы не успели рук приложить…

— Да, с вами не заскучаешь, — усмехнулся Максим и решительно толкнул дверь плечом.

По дороге к штабу бригады хожено раза четыре, но еще никогда она не казалась ему такой короткой. Настолько короткой, что у входа в нужную землянку он для перекура даже намеревался присесть на пенек, чуть возвышавшийся над снегом. Но, вдруг поняв, что это самое обыкновенное желание затянуть время, мысленно выругался, излишне решительно постучал в дверь и, войдя в землянку, почти зло доложил:

— Лейтенант Малых прибыл по вашему приказанию!

В землянке за обеденным столом, перекочевавшим сюда из какой-то опустевшей квартиры, сидели только капитан Гавриков и незнакомый штатский. Случайно или нарочно так было сделано, но лицо человека в штатском еле высвечивалось расплывчатым беловатым пятном.

— Заходи, Мал ы х, заходи, — вполне доброжелательно ответил капитан Гавриков, даже вышел из-за стола, даже руку протянул.

— Мáлых, товарищ капитан, Мáлых, — поправил его Максим, уже зная те фразы, какими они сейчас обязательно обменяются.

Действительно, не смутившись даже самую малость, капитан Гавриков проворчал:

— Не будем мелочиться из-за какого-то одного ударения.

— И вовсе это не мелочь, а существенная деталь: своим ударением вы совсем других родителей мне приписываете.

Эти фразы впервые были сказаны месяца три назад, когда они еще только знакомились.

Человек в штатском предложил певучим и неожиданно мягким голосом:

— Садитесь, лейтенант, вот сюда, — и выдвинул из-под стола табуретку, поставил ее рядом со своей.

Пока Максим снимал полушубок и усаживался, человек в штатском потянулся к керосиновой лампе, чуть чадившей на столе, подкрутил ее фитиль. Теперь лицо его не тонуло в темноте, теперь Максим отчетливо видел морщины, изрезавшие его лоб и щеки землистого оттенка, и необыкновенно светлые глаза. Настолько усталые, что, казалось, они вот-вот закроются сами собой, закроются помимо воли этого человека.

Человек в штатском, дав Максиму рассмотреть себя, попросил:

— Расскажите, пожалуйста, о себе. Как можно подробнее.

Опять за рыбу деньги!

— На оккупированной территории я оказался…

— Не об этом. О себе. С самого начала. С того первого дня, какой помнится.

Максим уже после тех фраз, какими они обменялись с капитаном Гавриковым, понял, что его ни в чем не собираются обвинять, что причиной вызова сюда не являются ни недавние «поверяющие», ни тот подонок, у которого матросы в свое время добывали патроны. А просьба человека в штатском досказала остальное: теперь Максим не сомневался, что этот человек с усталыми глазами почему-то хочет с ним познакомиться как можно поближе. О чем же ему рассказать? Биографию он наверняка прочел, может быть, даже не один раз. Следовательно, знает, что отец Максима всю жизнь работал слесарем в паровозном депо, что, кроме отца, есть у Максима мать и две сестренки. Небось даже то знает, что одна из них замужем за сельским учителем, а вторая — за лейтенантом-летчиком, который несет службу где-то на Дальнем Востоке.

— Можно я не про себя — про деда расскажу? — вдруг озорно спросил Максим.

От удивления у капитана Гаврикова правая бровь черт знает куда метнулась, а человек в штатском ограничился тем, что почти пропел:

— Воля ваша.

— Дед у меня правильный. Во всех отношениях. Даже чересчур. Например, и от колчаковцев ускользнул, когда они мобилизацию объявили, и к красным не пристал. Первых ненавидел люто, а вторым тогда еще не верил. Он, дед наш, ничего на веру не принимал, он норовил все руками пощупать, — пояснил Максим, которому очень хотелось, чтобы его поняли правильно. — Поэтому и в колхоз не сразу записался, а чуть ли не последним. Когда окончательно и навечно уверовал в его жизненную силу.

Человек в штатском достал из кармана пиджака пачку «Беломора» и положил ее на стол:

— Курите.

Уверенно было разрешено курить — Максим окончательно понял, что этому человеку многое о нем Известно, может быть, и такое, о чем он, Максим, и сам не подозревает. Но это не смутило, не испугало, скорее — даже подтолкнуло на полную откровенность, и он продолжал по-прежнему охотно, с веселыми интонациями:

— Знаете, какое задание дед однажды подсунул мне?.. Летом это было, когда я после городской голодовки у него в деревне парным молоком отпивался. А стукнуло мне тогда годочков восемь или на год больше, на год меньше… Как сейчас, помню, дал он мне в рученьки острющий плотницкий топор, подвел к тонюсенькой осинке и велел срубить ее. Мол, зря торчит здесь, мешается.

Тут Максим откровенно улыбнулся, вспомнив давнее, и моментально прозвучал голос человека в штатском:

— Чему вы улыбаетесь? В таком возрасте дерево срубить…

— В данном случае важно не что, а как велел срубить. Дед на колени поставил меня у той осинки. Так, стоя на коленях, и велел мне срубить ее!

Человек в штатском только пытливо смотрел в смеющиеся глаза Максима, а у капитана Гаврикова непроизвольно вырвалось:

— Он у вас с заскоками, что ли?

— Ничего подобного, как жизнь показывает, очень даже нормальный дед, — весело парировал Максим и умышленно долго гасил в пепельнице свою папиросу.

Его не торопили, хотя по всему чувствовалось, что с искренним нетерпением ждали продолжения разговора.

— Напоминаю, годочков восемь мне тогда было… Когда мальчонка в таком возрасте, иные родители и показывать-то ему топор боятся. А дед дал мне его, велел дерево срубить и сам ушел. Правда, на колени у того дерева поставил… Конечно, намаялся я, даже наревелся, пока свалил то деревцо… Но соль не в этом! Спрашивается, почему у того деревца дед поставил меня на колени? Исключительно для того, чтобы я, мальчонка-несмышленыш, тем топором нечаянно ногу себе не повредил.