Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Снова басовито и несколько раз ухнули залпами форты Кронштадта. И снова тишина. Тревожная, густая.

— Почему вы именно этот случай из своей жизни рассказали нам? — наконец спросил человек в штатском.

— Просто так.

— Прошу быть честным до конца.

И тогда Максим сказал, глядя прямо в глаза этого незнакомого человека, к которому почему-то уже проникся большим доверием, чем к капитану Гаврикову:

— В последние месяцы я не раз вспоминал деда и его этот предметный урок… А теперь мне не топор, теперь мне человеческие жизни вручены.

— Ты что, очумел? — заерзал капитан Гавриков. — Тебя специально учили, а ты…

— Помолчите, капитан, давайте лучше вместе подумаем над тем, что от него услышали, — по-прежнему спокойно сказал человек в штатском и вновь потянулся за папиросой.

Он же и продолжил после длительной паузы:

— Думаю, что понял вас… Вы не плачетесь, не жалуетесь… Вы просто сожалеете, что вас назначили командиром взвода, а соответствующим образом подготовить не успели?

— Так точно, — официальным тоном и без малейшего колебания ответил Максим.

— Неужели не понимаешь, что война… — опять было полез в разговор капитан Гавриков, но человек в штатском коснулся пальцем рукава его кителя и заговорил:

— Не война, а обстановка, сложившаяся на фронтах, лишила наше командование возможности сделать многое из того, что намечалось, даже планировалось. Думаете, от хорошей жизни командование лейтенантов и других флотских командиров поснимало с кораблей и направило воевать на сухопутный фронт? Думаете, у командования сердце спокойно бьется, когда становится известно, что в такой-то дивизии в окопах сидят танкисты и даже летчики?.. Вот и я сейчас хочу сделать вам предложение, послать вас на задание, к которому вы фактически не готовились специально.

Максим подобрался на табуретке, теперь для него не существовало ничего и никого, кроме этого человека в штатском, так устало глядевшего на основание керосиновой лампы.

— Скажите, вы помните те населенные пункты, хутора и просто местность, где шли тогда с проводником-эстонцем? Тех людей, которые помогали вам в пути?

Он, Максим, вроде бы помнил, если и не все, то многое; а что касается людей — они и сегодня стоят у него перед глазами. Но решил, что в данном случае лучше промолчать, чтобы ненароком зря не обнадежить хорошего человека.

— Поймите меня правильно: нам очень важно связаться со всеми теми людьми. А их в лицо знаете только вы. И они вас знают… Сию минуту я не требую от вас окончательного ответа, сейчас мне нужно знать лишь одно: если потребуется, согласны ли вы еще раз пройти тем путем и попытаться встретиться со всеми теми людьми?.. Я жду.

— Если надо, то надо, — ответил Максим и вздохнул.

И еще около часа они просидели в землянке, горячим чаем запивая разговоры о положении на фронтах, в осажденном Ленинграде и вообще в прифронтовых и даже тыловых городах. Во время этого непринужденного разговора, улучив момент, Максим и ввернул вопрос о «поверяющих». Ответил капитан Гавриков:

— В тот день штаб армии поверяющих не посылал.

Только это и было сказано, однако Максим понял, что задержаны его матросами именно те, кого и следовало.

Когда уже уходил, человек в штатском, так и не назвавший Максиму не только своего звания или должности, но даже и имени-отчества, сказал, задержав его руку в своей:

— Надеюсь, предупреждать не нужно, что решение командованием еще не принято?

В землянке, изрядно чадя, горела только керосиновая лампа, казалось бы — много ли от нее света, но, выйдя на морозный воздух, Максим какое-то время был вынужден постоять, чтобы дать глазам возможность пообвыкнуть. Еще не вполне освоился с обступившей его темнотой, а к нему уже шагнули два человека в белых маскировочных халатах; казалось, они поднялись из соседнего сугроба. Максим еще только зафиксировал их появление, еще не принял какого-либо решения, а один из них уже сказал голосом Одуванчика:

— Ну как, товарищ лейтенант, порядок?

И сразу будто опал пронизывающий до костей ветер с залива, сразу будто ослабел мороз. Но ответил ворчливо;

— Почему здесь торчите? Думаете, без вас дорогу во взвод не найду?

Матросы промолчали: они поняли, что настроение у лейтенанта нормальное, и, переглянувшись, молча зашагали за ним по узенькой тропинке, которая вилась между когда-то высоких сосен, а теперь — обугленных и расщепленных обломков стволов.

Над немецкими окопами через каждые пять минут взвивалась очередная ракета. Туда, где эти ракеты сейчас заливали снег мертвящим светом, и вела тропинка, на которой кое-где угадывались кровавые наледи.

Последние две ночи фашистские вояки почему-то явно нервничали: и осветительных ракет не жалели, и порой такой орудийный и минометный огонь открывали, что после окончания его еще долгое время уши были словно ватой забиты, а земля под ногами покачивалась, даже будто вздрагивала. Лишь перед самым рассветом вражеский огонь сникал и морякам удавалось забыться тяжелым, тревожным сном. Поэтому и не объявляли подъема в час, установленный распорядком дня, поэтому Максим мысленно и выругался, когда дверь землянки вдруг распахнулась во всю ширь и Рита звонко и восторженно прокричала:

— Мальчики! Как вам не стыдно спать в такое утро? А ну, подымайтесь, мальчики!

Матросы зашевелились, и один из них буркнул:

— Дверь закрой, орало.

Чтобы не было сказано что-то еще более грубое, Максим встал, взлохматил руками волосы и проворчал, не глядя на Риту, а сворачивая цигарку:

— Вторую ночь те гады не дают глаз сомкнуть, а сегодня только прилегли, только собрались первый сон увидеть — врываешься ты и вопишь во весь голос.

Хотел опередить матросов, вежливо осадив Риту, а сказанул… Она, правда, лишь стрельнула в него презрительными глазами и продолжала по-прежнему восторженно, требуя полнейшего внимания:

— Мальчики! Милые вы мои! Даю честное слово, когда выслушаете, на руках носить меня будете!

— Почему бы и не поносить, если, конечно, лейтенант ребра не переломает, — отозвался Одуванчик, но не зло, а с неподдельным интересом. — Ба, и Ларчик здесь! Удостоил наше скромное жилище своим посещением!

Действительно, у входа в землянку стоял солдат Галкин. Впервые он осмелился на такое. И, что больше всего удивило, заставило насторожиться, на лице его не было растерянности, даже намека на обычное смущение; оно светилось, оно излучало беспредельную радость.

Не один Максим — теперь уже все матросы встали с нар, стряхнув с себя сонную одурь. И тишина в землянке такая, что самый взыскательный адмирал мог позавидовать.

Но и Ритка теперь молчит! Обводит всех восторженными глазищами и молчит!