Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Сейчас залив скован льдом, причал занесен снегом, а рыбацкие лодки вытащены на берег и лежат там спокойнехонько, перевернутые днищем к низкому серому небу. Однако Максиму кажется, что он слышит отголоски того яростного прибоя…

Прошло первое волнение — Максим вновь стал смотреть на домик дядюшки Тоомаса. Неотрывно. Все надеялся, что вот-вот кто-то — дядюшка Тоомас, его жена, Андреас или сестры — все же выйдет во двор. Хоть на минутку, но выйдет. Однако если бы не синеватый дымок, нехотя ползущий из трубы, то можно было бы решить, что и нет никого в доме, опустел он.

— Будем, наблюдая поочередно, ждать ночи, — принял решение Николай.

Действительно, ничего иного не оставалось.

Согласились с предложением Николая — трое должны были отойти в глубину леса, чтобы хоть немного расслабиться. И тут возникла размолвка, единственная за эти недели: Николай первым наблюдателем намеревался оставить Василия, но Максим вслух высказал желание непременно наблюдать самому.

— Тебе отдохнуть надо, твоя основная работа, чует мое сердце, с наступлением темноты начнется, — мягко возразил Николай.

— Между прочим, психологический фактор, как таковой, если есть возможность, учитывать всегда рекомендуется, — немедленно включился в разговор Борис.

И Николай шутливо поднял руки, одарив всех улыбкой.

Почти все светлое время дня поочередно вели наблюдение за поселком и домом дядюшки Тоомаса. Единственное, что увидели, — три человека сходили в лавку, сделали какие-то покупки и сразу домой; а во двор усадьбы дядюшки Тоомаса за весь день лишь разок выходила только одна из сестер — с ведром, в котором, похоже, было пойло для коровы.

Зато под вечер, когда вели наблюдение уже всей группой, а ночь была готова с минуты на минуту окончательно вступить в свои права, на дороге появился полицай. Он шел неторопливым, но широким шагом, шел из поселка. В фигуре полицая угадывалось что-то знакомое Максиму, но времени для размышлений не оставалось: Николай жестами показал, что этого прислужника фашистов нужно взять живьем.

Полицай все ближе, ближе к месту засады…

А теперь только считанные метры разделяют их…

И тут Максим, знаком предупредив товарищей, чтобы они не выдавали себя, тихонько окликнул полицая:

— Андреас!

Тот мгновенно остановился, рванул из-за спины карабин и настороженными глазами уставился на темный лес.

— Это я, Максим.

Сказав это, Максим вышел на дорогу метрах в пяти от того места, к которому будто прирос Андреас. Вышел и остановился, давая рассмотреть себя.

— Ты?.. Почему здесь? Не смог дойти до своих?

Вопросы эти Андреас задал взволнованным голосом, который чистосердечно поведал, что былая дружба не забыта; но ствол карабина не опустился к заснеженной дороге, он был по-прежнему нацелен в грудь того, с кем еще недавно жил под одной крышей. И Максим решил не открывать правды, только и ответил:

— Как видишь, я здесь.

Какое-то время они молчали, разглядывая друг друга и по-разному думая примерно об одном: почему они и сегодня чувствуют взаимное расположение, хотя оказались во враждующих лагерях, между которыми пролегла бездонная пропасть?

И если Максима больше всего волновало, какие причины толкнули или заставили Андреаса встать на путь пособника фашистов, то Андреаса мучило, даже терзало другое: если следовать инструкции (а он присягнул, что будет неумолимо строг в выполнении всех ее пунктов), он должен немедленно арестовать Максима, арестовать как советского военного моряка, обнаруженного здесь, в Эстонии; но воспоминания о недавнем прошлом были столь яркими и чистыми, что следовать инструкции — свыше его сил. Вот если бы Максим напал на него…

Однако Максим и не пытался напасть, он спросил вполне миролюбиво, даже доброжелательно и с неподдельным интересом:

— Как здоровье отца? Мамы? Сестер?

Намеревался ответить, что ему, Андреасу, нет никакого дела до их жизни, что он навсегда порвал с ними, но вырвалось другое:

— Живут.

С огромным трудом выдавил из себя это слово.

Опять помолчали какое-то время. И опять вопрос Максима:

— А остальные? Ну, те самые…

Умышленно не уточнил, кого имел в виду. Однако Андреас понял его и почти выкрикнул:

— До них мне и вовсе нет дела!

Вроде бы зло выкрикнул, и все же Максим уловил в его голосе фальшь, притворство и даже боль, растерянность.

Дядюшка Тоомас — дома; похоже, не выловлены и те, с кем он, Максим, казнил рыжего фельдфебеля. Значит… А значить это может только одно: Андреас, хотя и стал полицаем, никого не выдал!

Пришел к такому выводу — родилась мысль, что Андреас случайно оказался среди пособников фашистов, что в нем еще жива человеческая порядочность, и Максим решился на известный риск, он сказал:

— Ты, Андреас, сам должен понимать, что мне опасно торчать на дороге. А поговорить очень хочется… Может, отойдем под сосны?

— На засаду хочешь вывести?

— Зачем же тебя на нее выводить, если ты и сам добровольно попал в нее?

Это сказал Николай. Он как-то, непостижимо внезапно даже для Максима уже оказался вплотную к спине Андреаса; тот должен был своим затылком чувствовать его горячее дыхание. Подал голос Николай — из-за сосен выдвинулись Василий и Борис. С автоматами, готовыми без промедления стегануть очередями.

А Николай не дает опомниться, он дожимает не злым, а доброжелательным голосом:

— Карабинчик твой мы пока сами подержим. Чтобы ты ненароком глупости не сотворил.

— Предатель! — с ненавистью глядя на Максима, только и сказал Андреас, когда они остановились, уйдя в глубину леса километра на три.

— Предатель? Я предатель?! — от возмущения Максим даже задохнулся.

— Я, увидев тебя, мог выстрелить. Стреляю я хорошо. Но я не выстрелил. А ты…

— Между прочим, Андреас… Можно мне так тебя называть? — вмешался в разговор Борис. — Между прочим, Андреас, он заметил тебя раньше, чем ты его. Не забывай и того, что у него автомат, что, выходя тебе навстречу, он оставил его висеть за спиной. Подумай, почему Максим сам не стрелял и нас попросил этого не делать, хотя твою принадлежность к полиции, как говорится, за версту видно?

— Верил он тебе. И сейчас верит, — сказал Николай и улыбнулся Андреасу. — Ночами за лесом здесь наблюдение ведется? Как думаешь, если мы маленький костерчик запалим, его заметят?

Доброжелательность тона, каким было сказано все это, вроде бы окончательно обезоружила Андреаса, он ответил устало:

— Ночами только лесные бандиты не спят.

Они будто не услышали обидных слов, сноровисто разожгли костер, подогрели на его углях две банки говяжей тушенки, нарезали хлеба, и Николай предложил Андреасу, предложил как давнему знакомому: