Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

— Садись с нами, поешь.

Тот попробовал отказаться, но Максим так решительно сунул в его руку свою ложку, а подогретая тушенка так заманчиво пахла…

Поели, закурили и снова завели разговор. Осторожный, без нажима; не только хотелось, но и необходимо было узнать точно, что заставило Андреаса стать полицаем, можно ли и в какой степени положиться на него. Он отвечал скупо, даже односложно. И тогда, вздохнув, Николай сказал:

— Что ж, Максим, действуй.

Максим не возразил, секунды не промедлил: едва прозвучали слова Николая, он встал, перекинул автомат на грудь, положил на него руки и ушел в черноту леса, утонул в ней.

Правда, Андреасу показалось, будто, уходя, Максим все же взглянул на него. С жалостью и большой укоризной. И еще — только сейчас он заметил, что начался снегопад; влажные снежные хлопья лениво падали из ночи и таяли, совсем немного не дотянув до красноватых язычков костра.

Ушел Максим, хотя и намека на это обронено не было, конечно же к отцу. Значит, тот скоро, в лучшем случае — завтра, явится сюда или в какое другое место, и тогда обязательно произойдет та самая встреча, которой Андреас так желал и одновременно боялся, зная крутой, непримиримый характер отца.

Многое бы он, Андреас, отдал, лишь бы никогда не случилось того, что сейчас уже в недавнем прошлом!

То, что теперь проклинал Андреас, началось вскоре после того, как казнили рыжего фельдфебеля и Максим с Ритой ушли из их дома, ушли в смертельно опасную неизвестность. Правда, первые дни все же были заполнены хоть тревожным ожиданием того, что предпримут боши в отместку за смерть рыжего. Те ничего не предприняли. Может быть, потому, что тела фельдфебеля так и не нашли, хотя, мобилизовав население, и прочесали ближайшие леса. Или поверили показаниям многих жителей поселка, которые в голос утверждали, что господин фельдфебель где-то в соседней волости имел любовницу и частенько уезжал к ней на несколько дней?

Так или иначе, но боши ограничились лишь тем, что вместо него прислали нового — веселого, улыбающегося, невероятно общительного.

Правда, отец, хмурясь, сказал, что боши нарочно внешне так спокойно отнеслись к исчезновению рыжего: дескать, пока не хотят особенно озлоблять местное население.

Однако и этот не разрешил рыбакам выходить в море!

А если и это нельзя, то чем же занять свое время молодому парню, у которого сил хоть отбавляй?

И однажды, получив на то молчаливое разрешение отца, Андреас вечером пошел в местное питейное заведение, которое его хозяин и жители поселка величали рестораном. Пошел, чтобы убить время за кружкой пива, в беседе с кем-либо. И, конечно, потанцевать, если придут девушки. Но ни одна из них даже на минуту не заглянула сюда, пиво было излишне водянисто, и он уже намеревался расплатиться и уйти, но в это время, распахнув дверь — шире невозможно, в ресторанчик и ввалились четыре местных парня, где-то уже успевших изрядно подзаправиться водкой. Всех их знал Андреас, а с Карлом даже год учился в одном классе. Нет, дружбы между ними и Андреасом никогда не было. Но и вражды — тоже. Просто (это знали все в поселке) Карл с 1937 года был активным членом местной профашистской молодежной организации, а Андреасу отец как-то сказал, что Карл и его дружки безнадежные идиоты. Почему идиоты — объяснения не последовало. Но авторитет отца был настолько велик, что Андреас сразу же поверил ему и не пошел на сближение с Карлом.

Ресторан — весь первый этаж домика, принадлежащего хозяину; вернее — без маленькой кухни, где жена хозяина готовила для гостей заказанные ими обеды или просто закуски. Залом ресторану служила единственная на первом этаже довольно большая комната, вдоль трех окон которой, глядевших на Финский залив, стояли скамья и стол, неизменно выскобленные до белизны. Ко второй длинной стороне стола и его торцам, если в этом возникала необходимость, приставляли стулья и даже табуретки. Очень редко так поступали. А в обычные дни на месте, свободном от стульев и табуреток, танцевали немногие пары.

Сам хозяин неизменно торчал за стойкой, отгораживающей угол комнаты. Он получал деньги за пиво, водку, вина и различные мелочи, которые покупались у них гостями. А вот к столу все это уносила обязательно его дочь — Анни. Почему именно она? Подвыпивший гость, когда Анни подходила к нему, если у него возникало такое желание, мог поболтать с ней и даже, правда, не особенно афишируя это, игриво ущипнуть или погладить ее тугое бедро, будто ненароком коснуться рукой.

Нет, Анни была честной девушкой, нет, отец и не помышлял подтолкнуть ее к распутству: просто коммерция всегда остается коммерцией, у нее свои неумолимые законы.

В тот вечер в ресторане, кроме Андреаса, убивали время лишь два человека, поэтому не было ничего удивительного в том, что вошедшие парни сразу увидели его. Увидели — восторженно завопили, навалились кучей: и руку пожимали, и просто его тискали, и по плечам и спине ладонями хлопали. Короче говоря, всячески выражали свою радость.

Они же и заказали пива, водки. Андреас, денежный запас которого уже почти истощился, попытался уклониться от наметившейся гулянки, но Карл, словно разгадав то, о чем он стыдился сказать, как-то величественно и в то же время обезоруживающе-дружески заявил:

— Сегодня за все плачу я!

Прошло еще какое-то время, и Андреас вдруг понял, что не торопится в родной дом, где последние дни даже воздух пропах выжидательно-тревожной тишиной.

Далеко за полночь вернулся Андреас домой. Бесшумно проскользнул в свою комнатушку, разделся и только лег, только положил голову на подушку — мгновенно уснул; в те минуты впервые за все дни войны ему было удивительно спокойно.

Утром он проснулся со свежей головой и самым радужным настроением. Быстро сделал по дому все, что лежало на нем, и опять в свою комнатушку, где без остатка окунулся в то, о чем говорилось вчера, в те грандиозные планы и перспективы, какими с ним так щедро поделились друзья. А они, не таясь, поведали, что не пожалеют жизни для того, чтобы их милая и такая маленькая Эстония наконец-то стала самостоятельной державой. Настолько самостоятельной, что жила бы без чьих-то подсказок.

Между прочим, для этого, оказывается, не так уж много и нужно: единение, единение и еще раз единение всех эстов. И тех, которые живут на родной земле, и тех, кого злая судьба забросила в чужие края!

Но единение, как известно, рождается в беспощадной борьбе. Прежде всего — со всеми, кто хотя бы и в самой малой степени, но заражен коммунистическими идеями, кто душой тянется к России, считая, что она единственная способна дать мирную и счастливую жизнь эстонскому народу.

Тут он, Андреас, и спросил: